услышав эти слова, я немного успокоилась: значит, Табита хоть и не одобряет меня, но выдавать не собирается. На следующий день она даже раздобыла клетку. Не думаю, что Табита покрывала все мои проделки только по доброте душевной. Скорее она считала меня ребенком испорченным и, чтобы лишний раз в этом убедиться, сама же подбивала меня на проказы.
Мышка, которую я нарекла «Мадам Петипа», не все время сидела в клетке. Я часто оставляла дверцу открытой, и Мадам, пользуясь случаем, высовывала оттуда нос и топорщила усики. Она дерзко взбиралась по руке на плечо, щекотала шею и путалась в волосах. Я старалась кормить ее здоровой пищей, свежими овощами и птичьим кормом. Но она все равно потрошила мою тряпичную куклу и грызла отвороты кожаных ботинок. А когда я ее отчитывала, она садилась на задние лапки, сворачивала хвостик колечком и начинала умываться так потешно и грациозно, что было невозможно долго на нее сердиться. К тому же она оказалась прирожденной акробаткой: ей приглянулся кукольный домик, и она юркала в него через окно, карабкалась по лестнице и выбегала через слуховое окошко. Усатая мордочка то вдруг появлялась в каминной трубе, то исчезала, будто кто-то дергал Мадам снизу за хвост. Внутри она тотчас принялась наводить свой порядок – обгладывать кукольную мебель и разбрасывать по полу помет, похожий на маленькие колбаски.
Спустя некоторое время Мадам Петипа представила мне свою приятельницу – Мисс Тютю, поменьше и поокруглее. Кроткая Мисс Тютю могла тихо просидеть все утро в моем кармане, но по ночам я слышала, как обе носятся по детской и пищат. «Просто нашествие какое-то!» – причитала Табита. Но это было только начало.
Мир вокруг меня, казавшийся раньше мертвым и иссохшим, как кости из книги пророка Иезекииля, был на самом деле полон жизни. В заброшенном саду позади нашего дома таились сокровища: птичьи гнезда и кротовые норки, муравейники и пруд с головастиками.
Однажды мне прямо в руки свалился птенец, и я отнесла его в детскую с таким же ликованием, какое испытала в день знакомства с Мадам Петипа. Я устроила его в коробке, выстеленной сеном из яслей нашей старой кобылы, и принялась впихивать в него хлебные шарики, размоченные в молоке. На следующий день он умер: я перекормила его овсянкой. Конечно, я горевала по нему, но не так сильно, как по Мадам Петипа. Ее сгубило обжорство. На десерт она любила полакомиться свечными огарками; и вот однажды, карабкаясь по канделябру, она сорвалась и рухнула вниз. Я помогла ей встать на лапки, и она удалилась нетвердой походкой. В тот же вечер я нашла окоченевший трупик на лестнице ее любимого кукольного домика.
Вечный круговорот рождений и смертей стал первым уроком, который преподнесла мне жизнь. В день похорон Мадам Петипа я полезла в карман за носовым платком, но вместо него достала слепого крохотного слизнячка, при виде которого няня в ужасе закричала. Мисс Тютю разродилась в кармане моего фартука восемью крошечными мышатами, и более опытный натуралист на моем месте наверняка бы задумался, точно ли мышь Петипа была Мадам.
На другое утро, едва проснувшись, я подбежала к фартуку. Увы, карман был пуст – мышата исчезли.
