прогулок им встречались англичане, остановившиеся в отеле, они непременно оборачивались и, подталкивая друг друга локтями, во все глаза смотрели на них.
«Это она… Посмотри скорее, пока она тебя не видит», – долетало до Найэла, а Мама проходила мимо, делая вид, что не слышит. С Папой все обстояло иначе, он был легкой добычей. Стоило ему услышать, что кто-то произносит: «Делейни», как он поднимал голову и улыбался, после чего его окружали с просьбами дать автограф. Но сегодня вокруг ни души, очень жарко и тихо.
Они еще не ушли далеко от дома, когда Мама сказала:
– Бесполезно. Мне придется сесть. А ты иди. Не обращай на меня внимания.
Она была бледна и выглядела усталой. Она села в небольшом углублении в скале, поросшем травой.
– Я останусь с тобой, – сказал Найэл. – Так будет лучше.
Некоторое время она молчала, глядя поверх моря на маленькие острова, за которыми стоял маяк.
– Я не совсем здорова, – сказала она. – Мне уже давно не по себе. Постоянно чувствую какую-то странную боль.
Найэл не знал, что сказать. Он не выпускал ее руку.
– Вот почему я так много лежу и отдыхаю, – сказала она. – И головная боль здесь вовсе ни при чем.
Прилетела стрекоза и села ей на колено. Найэл смахнул ее.
– Почему Папа не посылает за доктором? – спросил он.
– Папа не знает, – сказала она. – Я ему не говорила.
Как странно, подумал Найэл. Ему всегда казалось, что Папа знает все.
– Видишь ли, я знаю, что это такое, – сказала она. – Что-то не в порядке внутри. Боль именно такого рода. Если бы я сказала Папе, он заставил бы меня обратиться к врачу, а врач сказал бы, что мне нужна операция.
– Но после нее ты почувствовала бы себя лучше. Боль бы прошла.
– Возможно, – сказала она. – Не знаю. Я знаю одно: после операции я больше не буду танцевать.
Не будет танцевать. Он не мог представить себе театр без Мамы. Не мог вообразить, как Папа каждый вечер выходит на сцену и поет свои песни, а Мамы нет рядом, за кулисами. Как же так?! Ведь она была душой спектакля, его средоточием, источником вдохновения. Иногда Папа не мог петь из-за ларингита или простуды. Голос – вещь ненадежная. Мама никогда не отменяла спектакля. Никогда не подводила. Папа болен, значит ей надо немного изменить программу, поменять местами танцы. Публика все равно приходила, и ее было не меньше. Конечно, они любили Папу; любили его как человека, любили его песни, но в театр приходили прежде всего для того, чтобы увидеть Маму.
– Больше не будешь танцевать? – спросил Найэл. – Но что же тогда будет? Что будут делать зрители?
– Ничего не будет, – сказала она. – Видишь ли, театр – забавная вещь. У публики память короткая.
Не выпуская Маминой руки, Найэл осторожно поворачивал в разные стороны кольцо с голубым камнем, и ему казалось, что тем самым он каким-то странным образом утешает и успокаивает ее.
– Это я, – сказала она. – Это вся моя жизнь. Ничего другого
