был там с друзьями и заговорил с нами, услышав наш акцент. Немец по происхождению, он три года жил в Париже и в следующем месяце собирался переезжать в Монреаль. Он заканчивал архитектурный и нашел место в одной французской компании, имевшей отделение в Канаде. Три пьяные барышни из Квебека притянули его как магнит, и он провел остаток вечера за нашим столиком, а остаток недели – в моей узкой кровати в отеле. Мне было двадцать шесть лет, ему тридцать один. Катрин он не очень нравился, но я подозревала, что она ревнует меня к этому немцу чересчур, пожалуй, идеальной внешности, который говорил по-французски с неистребимым акцентом и, казалось, никогда и ни в чем в жизни не сомневался.
А вот я сомневалась, еще как. Я в ту пору уже начала работать в издательстве, для которого теперь, шесть лет спустя, писала. Тогда я правила рукописи, лелея мечту написать однажды свою собственную историю – не автобиографию, нет, но историю, которую я придумаю сама. Несколькими месяцами ранее издатель спросил, будет ли мне интересно написать биографию двадцатичетырехлетней популярной певицы, по которой фанатели дети предподросткового возраста. Я заинтересовалась, уверив себя, что таким образом «отточу перо», – от этой фразы Катрин завизжала от смеха, но она вообще визжала от смеха по любому поводу и имела свое мнение обо всем, что ее не касалось. Флориана моя новая профессия тоже позабавила. «Ты негр?» – сказал он. «Мне больше нравится ghost writer[4]», – парировала я, не преминув уточнить, что не рассчитываю заниматься этим долго. Он окрестил меня Фантометтой[5], что очень смешило Катрин, а на меня, сама не знаю почему, нагоняло необъяснимую грусть.
В Монреаль мы возвращались порознь – сначала Катрин, потом я, потом Флориан. На неровных мостовых Парижа нас с Катрин накрепко спаяла дружба, а Флориан сразу же по приезде позвонил мне. Через год он въехал в мою квартирку, через два я въехала в купленный им шикарный кондоминиум, а через шесть он объявил, что уходит от меня к другой женщине.
Он с горячностью объяснял мне, что любит меня и будет любить всегда, но что-то, увы, ушло, что-то настолько важное, что впервые с нашей встречи ему захотелось посмотреть в сторону. И вот, посмотрев в сторону, он положил глаз на другую.
Другая была актрисой, которую Катрин немного знала и которой я от души желала смерти; с тех пор, как мне стало известно о ее существовании, она стала «сукой», «тварью» или «чертовой хипстершей в очочках из Майл-Энда».
– Актриса! – без конца повторяла я. – Ты можешь себе представить, что он бросил меня ради чертовой актрисы?
– Ладно тебе, мы же не чумные… – говорила Катрин.
– Флориан всю жизнь говорил, что терпеть не может женщин слишком бурного темперамента!
И Катрин, знавшая, что нельзя упрекать женщину, страдающую от несчастной любви, за склочность, и к тому же странным образом гордившаяся тем фактом, что ее собственный темперамент мог бы горы сокрушить,
Писатель-призрак (
Уменьшительное от fantôme (
