ихами, а теперь не бросаешь в миску даже обглоданную кость хоть какого-нибудь гребаного творчества. Меня замучила эта душа-наркоманка, которая не может функционировать самостоятельно, без постоянной адреналиновой подпитки. Она требует все новых и новых доз любви, она ненасытна, как сорок тысяч братьев никогда не существовавшего Вильяма нашего Шекспира…
Я невольно услышала этот отчаянный монолог, когда вышла покурить. И, тихо прикрыв тамбурную дверь, вернулась в купе. С моей коллегой Сашей Анчаровой мы ехали в Питер. Знакомы были давно, но как-то шапочно. Хотя линии наших судеб были поразительно похожи, до поры до времени они не пересекались. И вдруг в этой поездке выяснилось, что у нас есть общие друзья, общий институт, похожие постперестроечные профессии и жизненные предпочтения. Может быть, поэтому Саша доверила именно мне свою историю, хотя могла бы и сама воспроизвести ее изящными росчерками пера. Но попросила об этом меня, и я выполняю обещание, не комментируя и не корректируя услышанное от нее в ту ночь под стук не на шутку сбрендивших колес.
– Знаешь, – сказала Саша, зайдя в купе, – я только что в тамбуре пыталась молиться. У меня опять ничего не получилось. Может, запишешь историю моей жизни, вернее, ту часть айсберга, которая спрятана под водой? Кусок, торчащий наверху, мне и самой неинтересен.
Я неопределенно кивнула (до Питера оставалась еще целая ночь пути) и, достав из «кустов» диктофон, приготовилась слушать.
– Впервые в этот город на болотах я попала, когда мне было 15 лет. Мы проехали на «Волге» весь путь от Киева до Прибалтики и через враждебную Эстонию двинулись на Ленинград. Отец за рулем, мама справа от руля и мы с малолетним братом сзади. Я обожала эти автомобильные путешествия по необъятному Союзу. Ветер дул в лицо, незнакомые домашние животные мирно паслись на лугах, пахло скошенной травой и сладким дымом отечества. И сногсшибательно кружилась голова от всепоглощающего, пьянящего до одури предвкушения долгой и, кто бы сомневался, счастливой жизни. Детство свое я категорически отказывалась считать счастливым и скорое избавление от него приравнивала к обретению долгожданного взрослого суперсчастья. Отец за рулем не пил и, пребывая в благодушном состоянии до первых дорожных неурядиц, повторял, как заклинание: «Машина наша – дом с колесами». Прожив в машине до 17 лет, я стала вскарабкиваться на третьи полки общих вагонов и навсегда затосковала по собственному автомобилю. Чтобы ветер в лицо, чтобы дальняя дорога, ночевки в кемпингах, низкие летние звезды над малахольной головой и, главное, то самое предвкушение сокрушительного счастья…
Взрослая жизнь обрушилась на меня пьянками в компаниях однообразных недоносков. Они спокойно наблюдали, как я с рюмкой в одной руке и сигаретой в другой сидела на перилах балконов, не придавая значения высоте этажа. Диапазон этажности был приблизительно от четвертого до тринадцатого. Высшим пилотажем считалось расположиться вдоль жердочки перил, элегантно возложив ногу на ногу, поскольку две ноги на таком пространстве не умещались. Одно неверное движение – и вы на асфальте. Через много лет это подтвердила бедная Ника Турбина. Но во времена моей юности Господь Бог еще находился рядом. Наверное, Он меня тогда любил и не хотел, чтобы я рухнула с перил раньше назначенного часа. Он чего-то ждал от меня, но, похоже, так и не дождался. Я даже не заметила того момента, когда стала Ему не нужна.
Конечно, этой жизнью на перилах дирижировала романтическая любовь. Ублюдочная, кособокая, совсем не схожая с той, что рисовалась в предвкушении суперсчастья, но все-таки любовь. Молодой человек проживал в соседнем доме на нашей элитной Никольско-Ботанической улице и носил дурацкую фамилию Чижмаков. Я заканчивала 10-й класс, а ему уже перевалило за 19, и он состоял в бойфрендах моей близкой подруги. Был он весьма невзрачным экземпляром, но не без пижонства, и одна из пижонских причуд заключалась в том, что он продал свой скелет, о чем свидетельствовал лиловый штамп в паспорте. 60 рублей, полученные за этот неординарный поступок, мы благополучно пропили на даче подруги. В общем, подруга-подругой, а влюбилась я не на шутку. Несмотря на некоторый опыт телесного общения с противоположным полом, я искренне считала вьюношу с проданным скелетом своей первой любовью и как-то не сомневалась в том, что рано или поздно он откликнется на мой немой призыв. Что и произошло через пару месяцев. Я очень гордилась тем, что первая любовь и первый любовник персонифицировались в одном лице. Это было к тому же первое, но уже пародийное, исполнение заветного желания. Но самое смешное, что в свои 16–17 я производила впечатление такой оторвы, какой и в помыслах не была. Дочка известного, но пьющего ученого, мечтательная психопатка, я с таким упоением играла подворотно-приворотную роль, что не нашлось во всей округе ни одного завалявшегося Станиславского, чтобы гаркнуть: не верю! Через три года с хвостиком мой горе-любовник с изумлением слушал запоздалое признание в том, что именно он был первооткрывателем в моей эротической жизни. Судя по его реакции, он так и не поверил в это. Зато я поверила в себя как в актрису. Хотя при чем здесь актерство? Это была просто природная особенность умопомрачительно, от верхних слоев кожи до всяческих глубин, в том числе и душевных, растворяться
