а престол крохотного «Княжества Сарматийского» со столицей в местечке Немиров вновь занял спешно выдернутый с нар Юрась. На свою же голову. Ибо, ощутив себя незаменимым, разошелся так, что прежние провинности теперь казались подростковым рукоблудием. И однажды, углядев на улице симпатичную еврейку, невесту надоедливого кредитора, утащил ее прямо со свадьбы, всласть изнасиловал, потом для вящего кайфа помучил, а труп бросил в реку. На что безутешный супруг ответил иском. Но не в «княжеский» суд, а паше, поскольку, как выяснилось, имея каменецкую прописку, был турецкоподданным. Озадаченный паша, не имея прецедента (с одной стороны, все ясно, но, с другой, потерпевшая все-таки не мусульманка, а ответчик – лицо из номенклатуры), запросил Стамбул. И получил ответ: неважно, мол, мусульманка или нет, в Блистательной Порте все равны перед законом, если, конечно, у величайшего из великих нет иного мнения. А величайший из великих заинтересоваться не изволил. Дальше пошло без волокиты. «Князя Сарматийского» повесткой вызвали в Каменец, ввели в курс дела и удавили, после чего выбросили тело в ту же реку, куда он велел бросить несчастную. «Как! ради простой жидовки!» – только и успел, если верить летописи, воскликнуть урод, на свою беду слишком поздно осознавший, что жить в правовом государстве – не только привилегия, но и ответственность…
Однако развернемся на восток.
Гетман Многогрешный к этому времени давно уже был неактуален. Выходец из низов, выдвинувшийся в годы войны, крепкий хозяйственник, на диво по тем временам принципиальный сторонник «царя восточного» и, в противоречие пугающей фамилии, видимо, приличный человек (по крайней мере, в материалах уголовного дела нет ни слова о лихоимстве, насилии и прочем в этом роде), он оказался слаб. Решив, что подчиненные, которых он в свое время спас от плахи, будут ему верны по гроб жизни, он совершенно оторвался от жизни и по пьяному делу (а пил Демьян Игнатьевич крепко и с душой) нес все, что подсознание диктовало. Не предполагая, что ближний круг, тихо презирающий «босяка», подливая и поддакивая, каждое слово протоколирует и, снабдив должными комментариями, отправляет в Москву. И был крайне удивлен, когда весенней ночью 1672 года, в ходе очередного сабантуя, свои же хлопцы, связав, бросили его в возок без окон, охраняемый невесть откуда взявшимися стрельцами в синих московских кафтанах. Так, в полном, как тогда говорили, «изумлении» он перенес путь в Белокаменную, год допросов по обвинению в связях с султаном, ханом, Дорошенко и всеми-всеми, кроме поляков, несколько пыток и уехал в Селенгинский край, где много лет спустя и скончался, успев перед тем и реабилитацию получить, и с бурятами за царя-батюшку повоевать, и даже принять участие в территориальном размежевании с Китаем. А гетманом Левобережья стал войсковой судья Иван Самойлович, более чем засветившийся в январской резне 1668 года, но прощенный под личное ручательство предшественника, твердо ставший на путь исправления и к моменту разоблачения
