недействительна, ведь государь отрекся! Я присягнул другому знамени и заработал другие ордена.
– Ты сделал выбор добровольно. Ты не метался между фронтами от наших к вашим, как метались многие.
– Я и сейчас поступаю добровольно.
Горят фотографии юности. Горит прошлое моих родителей, память их вчерашней чести и вчерашнего долга.
– Надеюсь, не уволят. Я не могу расстаться с армией, это моя жизнь. Даже больше – смысл всей моей жизни.
– Мы не виноваты в своем рождении.
– Те, кого уже уволили, тоже не виноваты. Но лучше самим поставить крест на своем прошлом.
– И все-таки я многого не понимаю. Для чего устроена эта чистка?
– Армия сокращается.
– За счет самых образованных и самых опытных?
– Она должна изменить свой классовый состав. Это необходимость.
– Ты веришь в эту необходимость?
– Безусловно и окончательно. Я красный командир, я порвал со своим прошлым. И если спросят, могу с чистой совестью сказать, что вырвал все корни.
– Все корни вырвать невозможно. Они прорастут в нашем ребенке.
– Вот этого нельзя допустить. Не мы одни сжигаем свое прошлое – вся страна уничтожает его.
– Она уничтожает проклятое прошлое, а мы – свою память. Как объяснить, когда он подрастет и спросит, кем были его деды и прадеды? Жить без них? Но как? Как перекати-поле?
– Жить будущим. Только будущим.
– Ты сможешь?
Молчит отец. Потрескивает печь.
Отец не смог: я помню нашу поездку в Крым. В отцовский Крым, выжженный, преданный и расстрелянный с тачанок под Ачи-Курганом… Нет, нет, нет! Не было ничего. Не было отцовского Крыма, не было выстрела под Форосом, не было встречи в Бахчисарае. Ничего не было: у меня тоже не должно быть корней…
Дядя долго читает письмо, очень долго. Я не хочу смотреть, как он читает, и упорно разглядываю город…
Смоленск. Белая пена черемух по ручьям и оврагам – вниз, к Днепру, с двух сторон: от Соборной горы и с Покровки. И выше всего, над городом, над черемухой заросшими склонами – золотой купол собора. А кругом – изношенное, потрескавшееся и потемневшее от столетий кирпичное оголовье крепости, уже разорванное на куски.
Внизу шум железных дорог, вокзалов, рынка. Крупный булыжник серых улиц и темно-красные кирпичные тротуары. Грохот сотен колес, тихий Днепр, пролом в крепостной стене – наверх, к собору, к центру по Большой Советской. И маленькие, все в скрежете напряжения трамваи – тоже в гору.
Во всем этом я разобрался потом, времени мне хватило. А тогда просто смотрел на черемуху, крепость, собор…
И искоса – на дядю Сережу. Худого, сутулого, в мятых брюках, заношенном пиджачке. С железными, как у Калинина, очками.
– Такие дела, что лучше молчать. Ты из этого… Из-под Брянска.
– Я из Москвы.
– Из-под
