style="font-size:15px;"> Это не был грабёж. Это был крестьянский Клондайк.
Москвичи, оставшиеся в городе, метались меж вестфальских гренадёров, итальянских фузилёров, Старой и Молодой гвардией и прочей прилично озверевшей солдатней. По воздуху искры, гарь, пух, чьи-то клочья летят, колокола от жара звонят сами, а из дымных закоулков выползает серо-бурая всепоглощающая крестьянская масса и по-муравьиному деловито стаскивает сапоги, самовары и конские дуги в кучи для удобства транспортировки к своим муравейникам.
Зажиточных москвичей из центра старой столицы крестьяне за русских принимали с оговорками. Проводили экспресс-диагностику русскости: не знаешь, когда День св. Триандофила-травосея Египетского, не очень твёрдо читаешь по памяти «Верую»?! Москвич, не взыщи!
Маршал Ней жил на Маросейке, рядом с Ильинскими воротами. Его адъютант, молодой такой француз, утром выходит из дома, который занимает Ней, видит, что русские крестьяне активно разбирают что-то из соседнего здания. В центре. В расположении французского корпуса. В трёх шагах от маршала Франции, герцога Эльхингенского, покорителя Европы, сокрушителя всего на свете Мишеля Нея.
Адъютант к ним. Он же молодой. И вот подходит он сначала очень решительно, по-гасконски так подходит, эполеты, орден Почётного легиона, аксельбанты, пропахшие порохом Бородина. И начинает этих крестьян видеть всё ближе и ближе. С каждым шагом всё отчётливее.
Сначала-то он решил всех разогнать строгим окриком, распугать всё это безобразие в лаптях, чтобы разлетелось неприятно деловитое вороньё, хлопая армяками. Но с каждым шагом решимость и задор адъютанта оставляют потихоньку. И когда он подходит совсем близко к продолжающим растаскивать какие-то кровати мужикам, то решимости у него хватает только негромко спросить, неожиданно даже для самого себя:
– А где тут, господа, госпиталь?
По-французски спросить.
Мужики его вроде и не слышат. Продолжают страдничать. Увязывают, упихивают и выволакивают. В спину адъютанту смотрят его родные солдаты, которым тоже интересно стало, чем тут дело закончится. А в лицо адъютанту смотрят русские глаза из-под бровей. И адъютант понимает, что он здесь совсем один, со своим орденом, аксельбантами и эполетами. Что сзади стена и впереди стена. И серое, огромное и безразличное небо Азии над головой. И с неба тоже кто-то смотрит на него, капитана. И что теперь делать ему? Как, куда, зачем?!
Он хватает проходящего оборванного русского мальчика, явно из благородных, и просит перевести мужикам свой вопрос. Мальчик переводит мужикам вопрос про «а где здесь госпиталь?».
Много лет спустя, став довольно известным и очень взрослым человеком, тот маленький мальчик вспоминал: «Выслушав заданный мною вопрос про госпиталь, мужик оглянулся по сторонам с какой-то невыносимой мукой и с болью в голосе произнёс: «Да долго ли нам мучиться-то? Долго ли нам тут это терпеть – то, Господи?! Оспиталь!» – выхватил железный лом и ударил француза по голове…»
Мидас
Очень
