черты.
Однажды весной «Im wunder schoenen Monat Mai, als alle Voegel sangen»[2] стояла редкая для этих дней жара. Занятия в школе подходили к своему завершению. Однако все пацаны по инерции носили форму. Обезумевшие от погожих дней и предстоящих каникул, школьники носились как угорелые. Не выдержав несоответствия милостей природы с тяжелой шерстяной школьной формой, мама предложила мне надеть шорты с лямками и белую рубашку с короткими рукавами. Я с большой настороженностью отнесся к ее предложению, предчувствуя, какую пищу для издевательств предоставлю своим сверстникам. Однако спорить с матерью было бесполезно. По прошествии многих лет, вспоминая нередкие эпизоды подавления моей воли со стороны матери, пытаешься понять, как «Отличник народного образования», хороший психолог и опытный учитель, к которому видные люди поселка стремились пристроить своих чад, так легко могла становиться тираном для своих собственных детей, забывая о педагогике и предаваясь исключительно своим мимолетным желаниям и капризам? В образе образцового немецкого школьника с тяжелым сердцем я двинулся к школе. Окольными путями и закоулками я проник в школу, сел за парту и уже не вставал до окончания занятий. Являя резкий контраст со своими «бандерлогами», которые бегали, прыгали по партам, пускали майских жуков и подкидывали девчонкам лягушек в веселой весенней вакханалии, я сидел убитый и отрешенный, с единственным желанием как-нибудь справить нужду «по-маленькому». Умиленная моим смиренным полуангельским внешним видом, опять-таки из лучших побуждений, учительница вызвала меня на всеобщее обозрение. «Под свист и улюлюканье толпы», держась за края парт и косолапя, я обреченно вышел к доске. «Как эти немцы все-таки умеют себя подать», – подумала учительница и вслух пропела:
– Вот! Вот как нужно одеваться сейчас по сезону! А вы что? Паритесь в своих формах! Молодец! Садись, Саша.
– Можно выйти? – тихо прошептал я, не желая больше возвращаться к парте.
– Что? – вопросительно и недоуменно переспросила она. – А-а-а, ну выйди.
Я зашагал было к двери, когда услышал бас хронического второгодника Емельянова, которого просто оскорблял вид коротких штанов, подчеркивавших полярные отличия наших миров:
– Да уж, конечно, пусть выйдет! А то как бы не обоссался, пять уроков сидит?!
Класс взорвался от хохота и восторга.
Кривясь от стыда и жестокости, я вышел из класса и торопливо побежал в туалет. Блаженство освобождения превысило подступившую обиду и я с какой-то злой решительностью поспешил домой. Мать поняла свою ошибку. На следующий день я пошел в школу сереньким, «как все». Социализм, п-а-а-ни-ма-ешь!
Последним наиболее ярким впечатлением детства был случай на той же, вечно строящейся усадьбе: мы с Вовкой Сироткиным – соседом по огороду, накатавшись на великах «под рамкой», так как ноги до педалей еще не доставали, и приходилось, скрючившись буквой «зю», перемещаться
(нем.) В прекрасном месяце мае, когда все птицы пели (Г.Гейне)
