уважением, и друзей у него появилось много благодаря радио. Самых разных друзей – от простых людей до начальствующих. Всякий раз, когда в студию приезжали Пишевари или Бирия[1], именно он предварял их речи или говорил что-то после, например читал стихи. И оба вождя к нему хорошо относились, особенно Бирия, который и сам писал стихи, а выступления его вызывали у народа ответные чувства. И Пишевари знал, что Балаш не только на радио работает, но и в газете «Азербайджан», и вел себя с ним как с коллегой-журналистом:
– …Когда я вышел из тюрьмы, я пытался попасть в меджлис. Но власти не признавали моих прав. Не позволили мне представлять граждан Тебриза, испугались. Тогда я обратился в разные газеты, начал позорить и бесчестить их. Когда стал издавать «Ажир», то половину материалов своей рукой приходилось писать под разными именами. Некому больше было. Такие вот «вести с мест», как ты сейчас делаешь, и я их делал. В отличие от Дузгуна, который держится как падишах, и в каждом отделе свой ответственный, а главный редактор только царит надо всеми. Нет, я, засучив рукава, делал всё, что нужно было…
Так они беседовали, а Чашм-Азар слушал и усмехался. Всякий раз, когда по радио выступал Пишевари, неподалеку от него в студии сидел Чашм-Азар. Иногда он советовал Балашу, какими стихами предварить речь вождя или какую вводную информацию дать, чтобы усилить действенность выступления. А иногда ничего не говорил, доверяясь Балашу, и тогда тот сам выбирал, что прочесть; например, это могли быть новые стихи того же Бирии:
На эту площадь я не вышел ради славы,
Ни для величья, или блеска, иль наживы.
Народ мне дал права. И для народа
Готов я голову на плаху положить.
Итак, это была его работа. Правда, работа, отличающаяся от других, она ставила Балаша в особое положение. Например, иногда извозчик или кто-нибудь из случайных собеседников на улице вдруг начинал вслушиваться в его голос, смотреть на него вопросительно, а потом прямо спрашивал: «Послушай-ка, не ты ли читаешь по радио эти стихи?»
Конечно, работа его не сводилась к чтению стихов или героических баллад-дастанов, но это было то, что больше всего любил простой народ, особенно баллады о Саттар-хане, Багир-хане, о шейхе Мохаммаде Хиабани[2] и о других героях азербайджанской истории, вроде тех, о ком повествует поэма «Асли Карам». А как любили дастаны о Кёр-оглы![3] Порой он читал из старинной азербайджанской поэмы «Китабэдеде Коркуд»[4] – ей были сотни лет, и повествовали ее стихи о мужестве и чести, о защите отечества и о старинном народе огузов, которых многие в Азербайджане считали своими далекими предками. Когда Балаш говорил, что великий греческий поэт Гомер, создавая свою «Одиссею», использовал именно поэму «Деде Коркуд», слушатели-азербайджанцы приходили в восторг от гордости за свою культуру. Именно этого требовал от него Дузгун, это требовалось и партии. Показать, что в Азербайджане есть всё, а коли так, то что за нужда в центральных властях? Тем более что центр
Сеид Джафар Пишевари (1892–1947) и Мохаммад Бирия (1914–1985) – революционеры, деятели азербайджанского национально-освободительного движения.
Саттар-хан (1867–1914) – выдающийся деятель Конституционной революции в Иране 1905–1911 гг., народный герой Ирана. Багир-хан (1862–1916) – сподвижник Саттар-хана, народный герой Ирана. Шейх Мохаммад Хиабани (1880–1920) – руководитель Тебризского восстания 1920 г.
Кёр-оглы – герой эпоса, распространенного у азербайджанцев и других народов Ближнего Востока и Средней Азии. В образе Кёр-оглы воплотился народный идеал справедливого правителя, бесстрашного богатыря-тираноборца.
Эпос «Китабидеде Коркуд» окончательно оформился в Средние века. Древний азербайджанский вариант некоторых вошедших в него сказаний послужил источником, на основании которого возникли одноименные поэмы у других народов, например у армян, грузин, курдов, аджарцев, турок.
