неполученную ленту, и Лыков для этого годился. Статский советник вздохнул, поднялся и вышел в приемную. Хотел уже сказать что-то язвительное, но осекся. Посреди комнаты стоял мальчик лет пяти-шести, бледный от холода, с испуганными затравленными глазами. Он был одет в добротную кроличью шубку с теплым башлыком и маленькие валеночки с галошами. Несколько сыскных агентов столпились вокруг и пытались разговорить малыша, но тот косился на дверь и молчал. Алексей протянул парнишке стакан горячего чая в подстаканнике.
– На, выпей! Замерз ведь…
Но тот отбежал в угол и стал там, готовый в любой момент зареветь.
– Кто это? – изумился Благово. – И кто его привел?
– Здравствуйте, Павел Афанасьевич! – ответил Лыков. – С наступающим вас! Вот. Иду на службу, а он сидит.
– Где сидит?
– На тумбе, не доходя Варварской церкви. Один, весь иззябший, и плачет тихонечко. Мимо люди проходят, крестятся и отворачиваются. Иной встанет, спросит – и отойдет.
– Зачем ты сюда-то его привел? Посмотри: хорошо одет, ухоженный. Это не подкидыш и не беспризорный. Нянька, раззява, потеряла. Сейчас, поди, бегает вокруг храма да голосит. Надо было там остаться.
– Я тоже сначала так решил. Стал народ спрашивать. Потом вижу – а он холодный, будто ледышка. А когда нищего с паперти спросил, то схватил мальца на руки и бегом сюда.
– Что такого сказал нищий? – сразу насторожился Благово.
– Уверяет, и определенно, об очень странном факте. Он видел ребенка еще ночью, тот грелся в церкви. Один.
– Один? С ночи? – Статский советник схватился за брегет. – Какая скотина ребенка из дому выставила? Доктора сюда, немедленно!
– Уже позвали, ждем с минуты на минуту. А пока хоть бы чаю попил, согрелся. Ни в какую. Он чем-то сильно напуган.
– Ты с ним разговаривал? Что он сказал?
– Ничего. Говорю, ребенок напуган. Молчит. Мне кажется, он вообще немой. Ни звука, ни всхлипа!
– Да… Шел по улице малютка, посинел и весь дрожал… Не нравится мне это. Тем более накануне праздника. Ребенок из хорошей семьи, ушел из дому, перепуган до смерти – и никто его не ищет. Соображаешь?
– Да. Совершено преступление?
– Возможно. Не ищут потому, что с ними самими произошло нечто нехорошее. Ох, пропало Рождество…
Тут распахнулась дверь, и вбежал полицейский врач Милотворский.
– Где он?
– Вон у окна прячется, – ответил Лыков. – И молчит, даже не плачет. Он, кажется, немой.
– Немой? Ну, это вряд ли!
– Точно немой, Иван Александрович! Я с ним и так, и эдак – ни гугу!
Доктор сбросил шинель, потер ладони, открыл свой чемоданчик и вынул оттуда серебряную ложечку. Сел напротив маленького человечка. Тот сжался и застыл в молчаливом ужасе. Милотворский по-доброму улыбнулся.
– Ну-ка скажи мне: а-а-а…
И поднес ложку к лицу ребенка. Тот открыл рот и громко просипел:
– А-а-а-а…
– Очень хорошо, молодец! Тебя как зовут?
– Саша.
– А фамилию свою знаешь?
– Гущин.
– Ой! – вскрикнул вдруг агент Торсуев. – Это ж зерноторговца Гущина сынок! С Дворянской улицы.
– Ты сын Феофилакта Ионовича Гущина? – мягко спросил доктор.
– Да, – ответил малец и сразу задрожал мелкой дрожью.
– Что с тобой? Где твой отец, почему он тебя не ищет?
– Его убили.
– Убили? – хором воскликнули сразу несколько сыщиков.
– Да. И няньку Машу. И дядю Ваню. А я убежал.
– Когда это было? – Благово растолкал всех и опустился перед ребенком на колени.
– Не знаю. Я спал. Потом нянька Маша разбудила. Вставай, говорит, тятеньку твоего зарезали… Одела в зимнее и хотела куда-то вести. Но пришли они и убили всех.
– Как же ты спасся?
– Дядя Ваня крикнул «беги!» и бросился на них. А я побежал на двор. Там калитка.
– И за тобой никто не гнался?
– Я не знаю. Испугался и не оглядывался до церкви. Мы с тятей в нее ходили…
– А кто такие они, и кто – дядя Ваня?
– Дядя Ваня наш приказчик. А они…
На этих словах ребенок не выдержал и зарыдал. Он ревел на всю комнату, и слезы в два ручья лились из глаз.
