уехал среди ночи с людьми в военной форме. Олежке сказали, что папу направили в важную длительную командировку в далёкую Хакасию, где нет почты, поэтому письма оттуда не приходят. Он терпеливо ждал возвращения отца. После смерти вождя дома стали часто произносить слова «заслуженный человек» и «амнистия». То, что это относится к папиной командировке, Олег не понимал.
Первыми траурное настроение поколебали дети. Они не могли долго находиться в скучном миноре. По крышам сараев, в арках подворотен, сквозь решётки оград зазвенели ребячьи голоса. Вскоре из форточек снова раздалось:
– Славик, иди обедать!
– Ма-а! Ну ещё немножечко!
– Я кому сказала?!
Жизнь снова входила в свои права. Оживали улицы, закачались ветки на деревьях, зачирикали воробьи. А вдали от детского и птичьего щебета, за толстыми стенами, за дубовыми дверями, за широкими зелёными спинами охраны, там, где пахло властью и кровью, из-под опущенных век недобро позыркивали глаза, предупреждающе скалились клыки, слышалось утробное рычание. Там не на жизнь, а на смерть шла борьба за личное благополучное будущее.
Однажды Митя опять оказался в Вовкином дворе. Его друг, обрадовавшись Митиной неосведомлённости, бросился в который раз пересказывать всё, что знал о Великих похоронах.
– Там получилась такая теснотища, что ступить было нельзя, чтобы кому-нибудь ногу не отдавить. А после того, как всё кончилось, стали подметать улицы и насобирали три грузовика пуговиц. Ботинок, галош, ботиков увезли десять машин, и все ботинки с левой ноги, – округлял он глаза, чтобы подчеркнуть загадочность произошедшего. – А дворники полные карманы наручных часов набрали. И золотых тоже.
– Так они же все раздавленные, наверно, – заметил сообразительный Митя.
– Не знаю. Может, какие и сохранились. А если золотые, какая разница? Пружинки, колёсики собрал и продал.
– Нет, они золотые только снаружи. Точно.
Разговор перешёл на устройство золотых часов, а уже через минуту решался важный вопрос: как лучше всего провести время, какую игру затеять?
Во всех дворах чаще всего играли в войну. Начиналась она с отчаянного спора, так как никто не хотел быть фашистом. Со сложной проблемой справлялись, применяя правило очерёдности. И только худой высокий Ринат всегда сам брал на себя роль главного фашиста и исполнял её вдохновенно. Он корчил рожи, вскидывал вверх руку и противным голосом издавал лающие звуки, изображая чужую речь. Это всё служило прелюдией к главному действу, происходившему в финале. Когда «наши» неизбежно побеждали, Ринат начинал «погибать» под дружными выстрелами. В этом месте и «фашисты» забывали свою роль и действовали на стороне «наших». Минут десять Ринат корчился, изображая жестокие смертельные муки заклятого врага. Армия ликовала – понимаемая всеми одинаково, справедливость торжествовала. Ринат же от своей роли испытывал буквально
