выросли на других песнях – не знаю. Но в их глазах стояли обида и упрек.
То, что мы пели, безусловно, не могло вызвать у них презрения. Никакого тебе “Дома на равнине” или чего-либо подобного, никаких пошлых баллад, ничего, что помнилось со времен бойскаутских костров. Нет-нет. Мы пели то, что одобрил бы сам Тинк: “Ein feste Burg” Мартина Лютера, “Jesu, Joy of Man’s Desiring” Баха, “Down by the Salley Gardens” Уильяма Батлера Йейтса. Компания подобралась цивилизованная. Все, кроме Эрлихов, могли подстроиться в лад. И надо же: Сид, оказалось, был тенором в хоровом клубе, Салли Морган унаследовала от матери настоящее насыщенное контральто, Ларри Морган имел опыт пения квартетом, а Дэйв Стоун великолепно играл на фортепиано. Мы закатывали глаза и выдавали долгие полнозвучные аккорды.
– Ну какие же вы молодцы! – воскликнула тетя Эмили и захлопала в ладоши. – Просто профессионалы!
Мы зааплодировали сами себе. На фортепианной табуретке Дэйв церемонно поклонился и ударил рукой об руку. Мы были донельзя довольны собой и новообретенной общностью. А невозможные Эрлихи сидели и сидели, улыбались и улыбались с открытым без всякой пользы сборником и сомкнутыми губами, ненавидя то, что вызывало их зависть.
В какой-то момент Чарити увидела их состояние и переглянулась через комнату с Сидом; тот встал и поинтересовался, не хотят ли гости промочить горло. Кое-кто из нас ответил утвердительно, и когда мы стояли с рюмками в руках, готовые к дальнейшему хоровому пению или чему-то другому, что было в планах у Чарити, Сид взял со стола томик стихов Хаусмана[21], открыл и произнес своим приятным, проворно льющимся голосом:
– Вот, послушайте, я хотел бы узнать ваше мнение. Послушайте.
– Тс-с-с-с-с! – сказала Чарити. – У Сида есть вопрос к вам, ценителям поэзии.
Мы умолкли. Сид встал у пианино, откашлялся, дождался полной тишины и серьезно, прочувствованно прочел стихотворение. Я еще не знал, что это одна из его ролей: пускать разговор по интеллектуальному руслу.
пасхальный гимн
Ты, что в саду сирийском спишь безгласно,
Не ведая, что умер Ты напрасно,
И в страшном сне увидеть бы не мог
Ту ненависть, которую разжег,
Своей кончиной сжечь ее желая.
Так спи спокойно, зорь земных не зная!
Но если, с гроба откатив плиту,
Ты в горнюю вознесся высоту
И памятуешь в доле величавой
Страдания Свои, Свой пот кровавый,
Свои многострадальные пути,
Взгляни на нас, спаси и защити[22]!
Мы ждали, одни стоя, другие сидя.
– В чем вопрос? – спросил Дэйв Стоун.
– Вас это стихотворение удовлетворяет? Это хороший Хаусман?
– Удовлетворяет в каком смысле? Да, это хороший Хаусман, конечно. Мне нравится. В Мадриде и Барселоне это следовало бы читать каждое утро.
– Ларри,
Альфред Эдвард Хаусман (1859–1936) – английский поэт.
Перевод Г. Бена.
