в шерстяное одеяло, и то и дело потряхивала головой, словно бы подзывая нас к себе. На неё было жутко смотреть и, откровенно говоря, я испытал облегчение, когда её увезли на карете скорой помощи.
Дядя Нам продолжал покуривать трубку-другую в сутки, но употреблял теперь гораздо меньше, в строгом соответствии с предписаниями врача, заходившего к нам два раза в день и коловшего дяде в задницу витамины. Когда я заносил к нему в спальню лекарства и оставлял их на столике у массивной, резной кровати, заставленном термосами, чайничками и чашечками, он теперь узнавал меня, иногда гладил по головке и обещал, что, мол, «когда это всё закончится», я, наконец, встречусь со своей мамой. «Бедный малыш», вздыхал он, но, как мне казалось, слегка притворно. Освободившись от своих обязанностей по опиумокурильне, я дни напролёт бесцельно катался по центральным улицам на своём любимом велосипеде, вплоть до наступления темноты и комендантского часа.
Японцы готовились к обороне. Привычным стало зрелище полуголых пленных французов, сбитых лётчиков ВВС США, загорелых до красноты, подобно варёным ракам, которые день и ночь неустанно рыли траншеи для японцев под их неусыпным присмотром. Им запрещали прерывать работу даже во время бомбардировок, что превращало их в живые мишени для союзников. Союзники в те дни бомбили ежедневно. Над городом повис густой, плотный смог от дыма пожаров. Наше бомбоубежище находилось довольно далеко от дома, в публичном доме в нескольких кварталах от нас. По иронии судьбы у проституток было гораздо больше шансов на спасение и выживание. Так как сирены, возвещающие о налётах, взвывали порой десятки раз в день, мы не всегда успевали туда. В этих случаях мы прятались дома под кроватями и столами, накинув на себя для надёжности ещё по несколько матрацев.
Когда мне удавалось улизнуть из дома, чтобы поколесить по городу, перед моими глазами раскрывались картины настоящего ада. Всюду валялись трупы. Их собирали коммунальные мусороуборочные машины, чтобы отвезти на общее кладбище – земли под могилы уже не хватало.
Однажды, проезжая мимо Ботанического сада, я заметил, что он буквально переполнен огромным столпотворением японских солдат и офицеров. Мне почему-то показалось, что они решили опять устроить массовую казнь французов. Весь центр города словно бы затих тогда, и эту недобрую тишину прорезал лишь резкий, гавкающий голос какого-то высокопоставленного офицера. На удивление, парк не был оцеплен ощетинившимся штыками каре, и, оставив велосипед у оградки, я кустами прокрался поближе. Все фонарные столбы по периметру парка были оборудованы новенькими репродукторами и надменный, отрывистый голос доносился именно из них. Говорящего не было видно нигде, но сад был переполнен стройными рядками офицеров усевшихся на колени и покорно склонивших головы в белых повязках. В центре сборища, в кругу офицеров находилось пятеро сановитых вельмож, одетых в традиционные белые кимоно. Среди них я узнал капитана Ичигаву. Я решил,
