причем совсем другого типа. Такие слова могла бы сказать при похожих обстоятельствах сама медсестра Гаррисон.
До того момента я считал все это дело довольно простым. Медсестра Гаррисон, понимал я, была довольно молодой и все еще красивой женщиной. Она тесно общалась с доктором Олдфилдом почти три года – доктор к ней очень хорошо относился и был благодарен ей за ее такт и сочувствие. У нее возникло впечатление, что, если миссис Олдфилд умрет, доктор, возможно, сделает ей предложение. Вместо этого после смерти миссис Олдфилд она узнала, что доктор Олдфилд любит вас. Под влиянием гнева и ревности медсестра Гаррисон сразу же начала распространять слух о том, что доктор Олдфилд отравил свою жену.
Именно так, как я сказал, я и представлял себе эту ситуацию с самого начала. Это было дело о ревнивой женщине и лживом слухе. Но старая, банальная поговорка «нет дыма без огня» все время приходила мне на ум. Я спрашивал себя: медсестра Гаррисон просто распространяла сплетни или же сделала нечто большее? Кое-что из сказанного ею звучало странно. Она сказала мне, что болезнь миссис Олдфилд была в большой степени воображаемой, что в действительности она не сильно страдала. Но сам доктор не сомневался в реальности страданий жены. Его не удивила ее смерть. Незадолго до кончины миссис Олдфилд он вызвал другого доктора, и тот понял серьезность ее заболевания. Я высказал предположение о возможности эксгумации… Сестра Гаррисон сначала до смерти испугалась при мысли об этом. Потом, почти тотчас же, ею овладели ревность и ненависть. Пускай найдут мышьяк – ее-то никто не заподозрит. А вот доктор и Джин Монкриф пострадают.
Оставалась одна надежда: заставить медсестру Гаррисон переоценить свои силы. Если б была возможность, что Джин Монкриф спасется, я думаю, медсестра Гаррисон напрягла бы все свои силы, дабы доказать ее участие в преступлении. Я отдал распоряжения своему верному Джорджу – самому неприметному из людей, внешности которого она не знала. Он должен был следовать за ней по пятам. И вот – все закончилось хорошо.
– Вы были великолепны, – произнесла Джин Монкриф.
– Да, действительно, – подхватил доктор Олдфилд. – Я никогда не смогу отблагодарить вас как следует. Каким слепым глупцом я был!
– А вы были так же слепы, мадемуазель? – с любопытством спросил Пуаро.
Мисс Монкриф медленно произнесла:
– Я ужасно тревожилась. Понимаете, остаток мышьяка в шкафу с ядами не соответствовал расходу…
– Джин, – воскликнул Олдфилд, – ты ведь не думала…
– Нет-нет, не о тебе. Но я думала, что миссис Олдфилд каким-то образом добралась до него, что она его принимает, чтобы казаться больной и вызывать сочувствие, и что она нечаянно приняла слишком много. Но я боялась, что, если сделают вскрытие и найдут мышьяк, они даже не станут рассматривать такую возможность и придут к поспешному выводу, что это сделал ты. Вот почему я никогда ничего не говорила о пропавшем мышьяке. Я даже подделала книгу учета ядов! Но
