Практика на Лысой горе. Марина Комарова

      – Да, я его отец.

      Еще один оценивающий взгляд, лиса-брошка быстрым движением передвинута ближе к виску, словно мешает думать.

      – Вы можете сделать так, чтобы он выздоровел?

      Чугайстрин не сразу сообразил, что у него перехватило дыхание. Говорить правду нельзя, а обещать… Он бы все отдал, чтобы Андрейка вновь открыл глаза, только… некому.

      – Я стараюсь.

      – Он очень хороший куратор, правда, – тихо произнесла Дина, сцепив пальцы до побелевших костяшек. – Вся группа очень жалеет, что так произошло.

      Чугайстрин только кивнул.

      – Спасибо. Передай ребятам, что мы делаем все возможное.

      Дина ничего не ответила, но в воздухе разлился аромат вишни. Так-так, ведьмовская сила вытолкнула начальные мольфарские навыки. Вот и весь ответ тебе. Чугайстрин искоса разглядывал ее. И откуда такая взялась, говорит уже почти спокойно, уверенно. Да и, кажется, не особо смущается того, что пару раз ляпнула не то.

      – Вам Хвеся Харлампиевна сказала? – неожиданно спросила Дина.

      Чугайстрин недоуменно моргнул:

      – Сказала что?

      – Что я староста группы Андрея Григорьевича? – пояснила она, как нечто само собой разумеющееся.

      – А… это, – выдохнул он, – почти. Я беседовал с ректором.

      Должный эффект возымело. Дина прикусила язык, хотя явно хотела спросить что-то еще. Уставилась на носки своих сапог, потом глянула на руки, пробормотала какие-то извинения.

      – Меня ждут, извините, пожалуйста. Приятно было побеседовать.

      Щеки девчонки вдруг заалели как маков цвет, а потом ее и след простыл. Только осталось эхо от «до свидания, Григорий Любомирович».

      – До свидания, лисичка, – хмыкнул он.

      Что ж, теперь, по крайней мере, ясно, где искать ту, что разделила силу с Багрищенко. Что делать с ней, Чугайстрин еще пока не знал, но это уже был другой вопрос.

      В царстве Хованца[7] всегда царил полумрак. Витал запах пыли, старой бумаги, потертых переплетов и дерева. Деревянные столы, стулья, панели… Металл он не любил, считал злом и нововведением. Собственно, по шкале полезности и то, и другое стояло у него на одном уровне. В библиотеке было тихо – шелест страниц и скрип пера не считались. Вий-Совяцкий не запрещал, а Хованец твердо считал, что вести учет древних книг можно только заколдованными чернилами в огромном фолианте, который не каждый сумеет открыть.