и, спускаясь вниз, встретилась на лестнице с Наследником, который поднимался наверх, направляясь в Царскую ложу. Задержаться было нельзя, так как кругом была публика. Но мне все же было радостно увидеть его так близко.
Я любила каждый день кататься в одиночке с русским кучером и на набережной часто встречала Наследника, который тоже выезжал в это время. Но это были встречи на расстоянии. У меня как-то на глазу вскочил фурункул, а затем и на ноге. Я все же продолжала выезжать на катанье с повязкой на глазу, пока глаз от ветра так не разболелся, что пришлось несколько дней оставаться дома. Наследник, вероятно, заметил и повязку на глазу, и потом мое отсутствие.
Мы жили с родителями, и у меня с сестрой была своя половина – небольшая спальня для нас обеих и кокетливо убранная гостиная. Наша спальня была рядом с комнатой отца и отделялась большим туалетным столом, который закрывал дверь в отцовский кабинет.
Я сидела дома вечером с повязкой на больном глазу, а сестра куда-то ушла, никого не было дома. В передней вдруг раздался звонок, и я слышала, как горничная пошла отворять дверь. Она доложила, что пришел гусар Волков, и я велела провести его в гостиную. Одна дверь из гостиной вела в переднюю, а другая в зал – и через эту дверь вошел не гусар Волков, а… Наследник.
Я не верила своим глазам, вернее, одному своему глазу, так как другой был повязан. Эта нежданная встреча была такая чудесная, такая счастливая. Оставался он в тот первый раз недолго, но мы были одни и могли свободно поговорить. Я так мечтала с ним встретиться, и это случилось так внезапно. Я никогда не забывала этого вечернего часа нашего первого свидания.
На другой день я получила от него записку на карточке: «Надеюсь, что глазок и ножка поправляются… до сих пор хожу как в чаду. Постараюсь возможно скорее приехать. Ники».
Это была первая записка от него. Она произвела на меня очень сильное впечатление. Я тоже была как в чаду.
Потом он часто писал мне. В одном из писем он привел слова из арии Германна в «Пиковой даме»: «Прости, небесное созданье, что я нарушил твой покой». Он очень любил мое выступление в этой опере, я танцевала в костюме пастушки и в белом парике в пасторали, в сцене бала первого акта. Мы изображали саксонского фарфора статуэтки стиля Людовика XV. Нас выкатывали на сцену попарно на подставках, мы спрыгивали с подставок и танцевали, в то время как хор пел «мой миленький дружок, прелестный пастушок». Исполнив пастораль, мы вскакивали обратно на подставку, и нас увозили за кулисы. Наследник очень любил эту сцену.
В другом письме он вспоминал любовь Андрия к польской панночке в «Тарасе Бульбе» Гоголя, ради которой он забыл все: и отца, и даже родину. Я не сразу поняла смысл его письма: «Вспомни Тараса Бульбу и что сделал Андрий, полюбивший польку».
Его первую записку я перечитывала много, много раз и запомнила ее наизусть. Все его письма я хранила свято.
После своего первого посещения Наследник стал часто бывать у меня по вечерам.
