будь тихим и незаметным. Забудь про Анастасию свою, про меня, про высокое свое звание. Обратись котенком малым и послушным, немощным и глупеньким. Сюда приходи через месяц. Тогда и узнаешь, дитя мое, счастье тебе выпадет али погибель.
– А-а-а… – открыл было рот юноша, но святитель предупреждающе вскинул палец:
– Против тебя весь мир, дитя мое. Тебе не нужно ничего знать и ничего сказывать. Слишком много вокруг недобрых глаз и лишних ушей. Просто доверься мне, мое возлюбленное чадо. Мне и зову своей души. Нет большего чуда в земном мире, нежели чистая и искренняя любовь. Если Всевышний ею тебя одарил, то, вестимо, сделал сие не просто так. Поверь в свою любовь! И да пребудет с тобой милость Господа нашего Иисуса.
Государь всея Руси склонил голову под благословение, поцеловал руку митрополита и покинул церковь.
Святитель вернулся к работе и потратил на роспись барабана еще несколько часов. Только перед обедом дверь приоткрылась снова, впустив волну морозного воздуха и плечистого боярина в горлатной шапке и ондатровой шубе, с длинной седой окладистой бородой, на левой стороне которой были сплетены три тонкие косицы, украшенные цветными атласными ленточками. Пояс казался простым, кожаным – однако чехол ложки украшали несколько изумрудов, а на поясной сумке поблескивал десяток золотых клепок. На вид гостю было уже за сорок, на лицо успели закрасться первые морщины, нос стал рыхлым, и его усыпали крупные ямочки, густые брови тронула седина. Впрочем, выглядел мужчина еще крепким, стоял твердо, по сторонам поглядывал уверенно.
В храме гость, понятно, тут же скинул шапку, перекрестился, низко кланяясь, на все четыре стороны, после чего прошел к занятому росписью святителю, осенил себя знамением еще раз:
– Благослови меня, отче, – попросил он митрополита, – и прости глупости свершенные, ибо я многогрешен. Токмо на слово патриарха надежда и осталась.
– Коли только на меня надежда, Григорий Юрьевич, – поднял на него глаза святитель, – что же сам не приходишь? Отчего звать к исповеди приходится?
– Ты хочешь исповедовать меня, святитель? – подергал себя за косички в бороде боярин. – Даже не знаю, как расплатиться за подобную честь!
– Честностью, воевода, – замешал еще немного красок митрополит. Он уже приступил к зеленению рисунка и теперь разводил в меду порошок ярь-медянки. – О храбрости твоей в походах литовских и казанских я наслышан. Ты ведь полками командовал?
– Охватными, святитель, – честно признал гость. – Для полков ратных и больших родом я не вышел. Как в народе сказывается, государь может токмо златом али землями наградить, но даже он не в силах одарить знатным рождением. Боярскому сыну в князья не выслужиться. Сие токмо по рождению происходит.
– Всякое случается, Григорий Юрьевич, – легко пожал плечами святитель.
Разухабистость сразу слетела с гостя. Он расстегнул шубу, пригладил бороду. Лицо стало сосредоточенным, даже как-то сузилось в скулах.
– Сказывают, Григорий
