такую характеристику: «Мощные способности, незаурядное дарование».
Деканат заявляет: «Недисциплинированный студент».
Аспирант мехмата, который знал Славу еще школьником, вспоминает: «Я гордился тем, что у меня в кружке такой мальчик».
Я была на заседании комиссии, которой было поручено разобраться, что же произошло со Славой Цуцковым и почему он покончил с собой. По одну сторону длинного стола сидели студенты той группы, где учился юноша. По другую сторону – члены комиссии.
Студенты не очень хорошо знают Славу – они ведь при кафедре физики твердого тела, а Слава всё время пропадал в лаборатории биофизики. Нет, он не был замкнутым, говорят они. Он был просто немногословным. Нет, он не был недисциплинированным – он, правда, пропускал занятия, но ведь он работал на стройке. И кроме того, он учился, в сущности, сразу при двух кафедрах. А это очень трудно…
– А почему он получил выговор за неявку на самообслуживание? – спрашивает доцент, один из членов комиссии, и добавляет, не дождавшись ответа: – Всех вас избаловали мамушки и нянюшки. А что до кафедры биофизики, то ведь это главным образом вопрос моды…
Ни один из членов комиссии никогда не видел Славу. Доцент считает, что у деканата были все основания не зачислять Славу на кафедру биофизики «потому, что деканату надо выполнять план, и потому, что разгильдяев и бездельников надо воспитывать». И всё время он возвращается к своей главной мысли: «А почему это конец света, если Цуцкова не зачислили на кафедру биофизики?»
Вот и заместитель декана говорит: «Любовь Цуцкова к биофизике переходила все границы здравого смысла!»
И это говорят физики, это говорят ученые! Да что было бы с наукой, если бы любовь к ней всегда находилась в пределах здравого смысла? А какое чувство вело мальчишку из Архангельской губернии пешком в Москву? С точки зрения здравого смысла многие поступки Ломоносова, Эдисона, Павлова были просто нелепы. Когда человек избирает в любимые какую-то область науки, то это тем сильнее, тем глубже, что здесь в избрании, в предпочтении участвует разум. А преданность, верность – безрассудны. И все слова о том, что другие области физики не менее прекрасны, почтенны, необходимы, не доходили до Славы. Скажем прямо: он избрал не самый легкий путь. Выбирая кафедру биофизики, он, по существу, выбирал вторую специальность. Оставаясь физиком, он должен был пройти сложный курс другой трудной науки и стать хозяином в биологии. Мода? Можно ли называть это модой?
Но, может быть, деканат факультета и инспектор курса правы в другом, в том, что Слава был человеком антиобщественным?
Думается, человек, так преданный науке, уже не может быть назван антиобщественным. И неужели его горячая любовь к кружку школьников дает право считать, что он не вел общественной работы?
Студенты рассказывают, что Слава охотно помогал товарищам:
– Он знал больше нас, но мы не стеснялись спрашивать его. Он никогда не относился
