кораблекрушения. Для бабушки это был привычный, устойчивый мир, это была ее крепость, надежная, как темный дубовый шкаф, помнящий ее еще девочкой. Устойчивые вещи, казалось, делали устойчивой и саму жизнь. И Андрей, пока бабушка была жива, чувствовал себя среди них своим, и комната эта была и его крепостью. Ему казалось, что это вещи делают ее такой. И неторопливое течение жизни не могло бы быть другим среди этих вещей. Но вот бабушки не стало, он остался один – и стены рухнули. Эти островки материи: шкаф, кресло, диван – перестали быть его защитой и опорой. Он чувствовал себя человеком, выброшенным на необитаемый остров и пытавшимся из обломков разбитого корабля построить себе прочное жилище. А позолота сползала с рам…
Андрей взглянул наверх и заметил паутину в углу под потолком. «Надо заняться делом, – подумал он.– И прежде всего встать». Глубоко вдохнув, он выпрыгнул из постели и запрыгал по комнате в трусах с надписью «Москва-80» и в одной тапке, напевая «Мне не холодно совсем, мне не холодно совсем» и стараясь отыскать вторую. Наконец он извлек ее из-под кровати, всю в пыли.
В половину десятого Андрей, совсем одетый и в обеих тапках, выполз на коммунальную кухню. На всякий случай он заглянул в холодильник, но тщетно. Сыр со вчерашнего дня не появился. Андрей вздохнул и поставил вариться яйцо.
В этот момент в кухню вошла Эвелина Альбертовна, очень седая, очень накрахмаленная и кружевная старушка.
– Доброе утро, Эвелина Альбертовна, – сказал Андрей.– У вас не найдется кусочка сыра в долг? До завтра.
Эвелина Альбертовна знала Андрея с тех пор, как он пошел в первый класс, и поэтому ничему не удивлялась.
– Сыр есть, Андрюша. Швейцарский. Это, конечно, не «Грюйель», сами понимаете… Но сойдет, не правда ли?
– Д-да, конечно, не Грю… но сойдет. А если я у вас два кусочка возьму?
– Тогда, наверное, придется звать на помощь милицию.
Позавтракав, Андрей скинул с мольберта халат и стал внимательно изучать полотно. По воскресеньям он писал автопортрет. Теперь он долго смотрел на неоконченную работу и никак не мог взяться за кисточку.
Андрей уже выучил свое лицо наизусть и все-таки был недоволен тем, что получалось на холсте. Он смотрел и смотрел на свой вдохновенный взор, сурово сжатые губы, романтически разбросанные волосы, на экспрессивный мазок и глубокий колорит – и ему стало тошно.
Андрей закрыл холст и отошел к окну. Дождь все шел и шел. Казалось, он льется прямо в душу, как за воротник, и холодит все внутри. Ему не хотелось ничего делать, не хотелось шевелиться. Он стукнул рукой по подоконнику и поморщился от боли. Назло! И, сам того не ожидая, вышел в прихожую, надел плащ, натянул ботинки и через несколько минут был уже на улице.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте
