волосок на жирной груди. Если бы хотел, конечно – располагались они как раз не более чем в полутора ладонях от его носа. А вот для того, чтобы посмотреть трактирщику в наглую харю, ему пришлось бы запрокидывать голову…
Что за дела такие…
Он же ясно помнил, что трактирщик, хотя и был мужчиной немаленьким, доходил ему в лучшем случае до середины плеча! Да и то – это если поставить трактирщика по вовсе ему не свойственной стойке смирно. В обычном же своём полусогнутом состоянии он вообще предпочитал не подниматься выше пояса, справедливо предполагая, что близость к полу обеспечивает дополнительную безопасность. Особенно, когда в твоём трактире варвары гулять изволят. Вернее – один варвар. Но такой, который один многих стоит. Во всех отношениях…
О подобной странности, конечно, следовало бы подумать. И подумать серьёзно. Но думать серьёзно мешал дразнящий аромат, исходящий из вожделенной кружки. Справедливо решив, что рассматривать грязное трактирщицкие одёжки ему ни к чему, а подумать о разных странностях он вполне сможет и потом – и думать после, кстати, будет гораздо легче, – Конан протянул вперед мощную руку, сграбастал трактирщика за отвороты его давно не стиранного халата и как следует тряханул для надлежащего вразумления.
Вернее, попытался это сделать – сграбастать и тряхануть.
И не смог.
С ужасом уставился на свою руку. Вместо мощной руки настоящего мужчины, покрытой вздутыми буграми стальных мышц и перевитой защитными ремнями из кожи каменного варана, продублённой ветрами и солнцем тысяч дорог, его взору предстала бледная скрюченная лапка – вся какая-то высохшая, словно совсем лишённая плоти, с обвисшей морщинистой кожей, да ещё и покрытая старческими пигментными пятнами. Именно такая жалкая ручонка, вырастая из Конановского плеча, жалко царапала сейчас по необхватной груди трактирщика, тщетно пытаясь ухватиться короткими и тощими пальцами сразу за оба отворота его халата.
Трактирщик тоже посмотрел на эту руку. Сверху вниз посмотрел. Стряхнул её со своей груди – словно надоедливое насекомое, одним движением мощного плеча. На лоснящемся лице его проступило выражение брезгливой гадливости, граничащей с жалостью.
– Вышвырните на улицу этого несчастного попрошайку! – почти сочувственно бросил он двум то ли сыновьям, то ли племянникам, во всяком случае, семейное сходство с жабами проглядывало в обоих. Подумав, добавил: – Только вы это… не очень-то!.. А то знаю я вас… А много ли такому задохлику… возись потом с покойником, жрецов оплачивай, стражу подмазывай…
Рухнувший обратно на лавку Конан успел подумать, что огромная жирная жаба, угодливо копошащаяся где-то на уровне твоего пояса и ниже, выглядит почему-то совсем иначе, чем такая же огромная жирная жаба, над тобой нависающая. Особенно, если жаб этих две. И намерения у них… А потом его сгребли за шиворот, проволокли до выхода – ещё одно непривычное ощущение – волокли его почти что на весу, носки
