эпической поэзии. Ахиллес, например, вечно зовется «быстроногим», Аполлон – «дальноразящим», а имени Агамемнона предшествуют определения «пространнодержавный» и «повелитель мужей»; ахейцы в «Илиаде» почти всегда «пышнопоножные», корабли у них «черные» или «полые», и так далее и тому подобное.
Повторяемые эпитеты отвечали скорее суровым требованиям дактилического гекзаметра, чем выполняли описательные функции; с их помощью певец укладывал предложения в стандартный ритм. Я вообще подозреваю, что многие из ритуальных оборотов, таких как «встала из мрака с перстами пурпурными Эос» и прочая словесная мишура, лишь позволяли певцу выиграть лишнее время, дабы припомнить – если не выдумать заново – дальнейшую линию повествования.
И тем не менее, когда Гера в ярости ответствует супругу, я не могу удержаться и смотрю на ее руки.
– Помилуй, что за речи, жестокосердый сын Крона! Значит, плакали мои тяжкие труды? Да я тут потом исхожу, точно какая-нибудь смертная рабыня, бросаю целые армии в наступление, задабриваю мужское эго каждого из героев, только бы парни не перерезали друг друга раньше, чем разрушат Трою… Это же сколько сил – моих сил, о Зевс! – потрачено, чтобы навлечь великие несчастья на царя Приама, и Приамовых сынов, и Приамов город!
Громовержец хмурит брови, чуть наклоняется вперед из своего неудобного на вид трона, складывает и снова расцепляет огромные руки.
Гера раздраженно всплескивает ладонями:
– Поступай как знаешь – а ты всегда так и делал, – только не жди от нас похвалы.
Зевс поднимается с места, распрямляясь во все свои двадцать футов роста. Среди прочих, восьми – или девятифутовых богов он выглядит настоящим исполином. Лоб громовержца скорее сморщен в недоумении, чем нахмурен. Голос Кронида гремит небесным громом (и это не поэтическая метафора):
– Гера, Гера! Моя любимая, дражайшая, ненасытная половина! Ну тебе-то какое дело до Приама и Приамовых сынов? Чем они заслужили такую немилость? Ведь ты готова стереть Илион с лица земли!
Супруга молчит, опустив руки, и это лишь подхлестывает царственный гнев Зевса.
– Слушай, богиня, да это даже не злость – аппетит! Что бы его утолить, тебе пришлось бы высадить ворота Трои, разнести ее крепкие стены и поглотить несчастных живьем!
Судя по выражению лица Геры, она и не собирается опровергать это обвинение.
– Ну… э-э-э… – Громовержец заикается, подобно… впрочем, мужья, живущие в любом тысячелетии, уже поняли, о чем я. – Будь по-твоему. Но запомни, и запомни хорошенько, дорогая: наступит день, и я решу ради каприза погубить город, который мил тебе не меньше, чем мне, – прекрасный Илион. И когда кровь польется ручьями, даже не мечтай остановить мою руку.
Белорукая богиня делает три стремительных шага вперед; в этот миг она похожа на атакующего хищника или на гроссмейстера, прорвавшего ослабленную оборону противника.
– Да!
