заканчивает речь. С клинком в ножнах Пелеев сын выступает на середину опустевшего круга.
– Жалкий пьяница с глазами собаки и сердцем оленя! – вопит мужеубийца. – Что ты за вождь, коль ни разу не вел народ на битву! Даже в засаде с лучшими из нас не бывал! Недостает мужества разорить Илион, так лучше грабить своих, отбирая добычу у каждого, кто скажет слово поперек! Лишь над презренными ты и «владыка»! Но говорю тебе и клянусь великой клятвой…
Сотни людей вокруг меня дружно ахают. Лучше бы Ахиллес взял и порешил противника, словно бешеного пса, чем бросаться ужасными проклятиями.
– Время придет, и сыны Ахеи возжелают Пелида, все до последнего! – продолжает герой, и раскаты его голоса над лагерем заставляют встрепенуться даже игроков в кости за сотню ярдов отсюда. – Гектор покосит вас, точно пшеницу! И тогда, Атрид, как ни дрожи ты за свою душонку, спасенья не будет! В тот день ты вырвешь сердце из груди и изгложешь в отчаянии, что предпочел так обесчестить храбрейшего из ахейцев!
С этими словами Ахиллес поворачивается на прославленной пятке и удаляется во тьму, громко хрустя морской галькой. Красиво ушел, шут меня дери!
Агамемнон складывает руки на груди и качает головой. Прочие возбужденно перешептываются. Нестор делает шаг вперед, готовясь произнести свою речь под девизом «водни-кентавров-мы-держались-вместе». Странно: у Гомера старец увещевает обоих, а на самом деле Пелид только что покинул наш круг. Разумеется, я, будучи опытным схолиастом, замечаю явное отклонение, но мои мысли уже далеко-далеко.
Понимаете, я припомнил зверский взгляд Ахиллеса за миг до того, как богиня дернула героя за волосы и вынудила смириться с поражением… И тут в моей голове родился один замысел. Дерзкий, самоубийственный, без сомнения, обреченный на провал и все же такой прекрасный, что с минуту я почти не мог дышать, словно получил удар в живот.
– Ты в порядке, Биас? – спрашивает Орус, мой сосед.
Я тупо гляжу на него. Кто это? И кто такой Биас? Ах да, ясно. Отрицательно машу головой и выбираюсь из плотной толпы великих убийц.
Галька хрустит и под моими ногами, хоть и не столь героически, как при уходе Ахиллеса. Шагаю к воде и, оказавшись вдали от любопытных глаз, тут же сбрасываю с себя чужую личину. Всякий, кто взглянул бы на меня сейчас, увидел бы средних лет доктора наук, очкарика и так далее, обремененного нелепым одеянием ахейского копьеборца; под шерстью и кусками меха скрываются противоударные доспехи и прочее снаряжение схолиаста.
Передо мной расстилается море черного цвета. Винт-черного, поправляю я себя, но почему-то даже не улыбаюсь.
Меня не впервые захлестывает страстное желание употребить свои способности на то, чтобы невидимкой взвиться в последний раз над Илионом с его пылающими факелами и обреченными жителями, окинуть город прощальным взором и улететь на юго-запад, через Эгейское море цвета черного вина, к тем покуда-не-греческим островам и материковой земле. Прописаться бы там
