есть грехи, – сказал батюшка. – Значит – и у вас также.
– И – у вас? – спросила женщина.
– И у меня, – сказал батя.
– И какие же ваши грехи? – спросила женщина, и те, кто слышали ее вопрос, рассказывали потом, что таинственные золотые всполохи в глазах женщины превратились в мягкое и золотистое трепещущее пламя. – Ну, так что же у вас за грехи?
Те, кто слышали этот вопрос, в тот миг просто-таки онемели от изумления. Потому что – это был очень неожиданный, дерзкий и, можно сказать, даже греховный вопрос. Подобные вопросы батюшке обыкновенно не задают. Это сам батюшка имеет право задавать такие вопросы, а ему – ни-ни! Наверно, такие вопросы бате может задавать только Бог. И только Богу батя обязан давать ответ на такие вопросы. А тут – нате вам пожалуйте! Какая-то, невесть откуда взявшаяся прихожанка… да о чем тут вообще рассуждать! Онемеешь тут, в самом деле…
– О моих грехах, – сказал батя, – знает Бог…
– Значит, о ваших грехах знает Бог? – переспросила женщина, переступила с ноги на ноги и легко прислонилась к дверному косяку.
Те, кто видели, как она переступила с ноги на ногу и прислонилась к косяку, говорили потом, что это ее телодвижение получилось до того непринужденным и изящным… ну, скажем, будто от легкого летнего ветерка колыхнулся цветок. Да, именно так. И, еще рассказывали, что у батюшки Евгения от этого грациозного женского телодвижения будто бы сами собою сжались зубы и побелели скулы.
– Э… – выдавил из себя батюшка Евгений.
– А о моих грехах, стало быть, будете знать именно вы? – спросила женщина у батюшки Евгения.
– Не я, – мотнул головой батя. – Тоже – Господь…
– Но – через вас? – и женщина опять переступила с ноги на ногу.
– Таков порядок, – глухим голосом вымолвил батюшка. – Не нами заведено, не нам и менять… Или, может, вы – против такого порядка?
– Ничуть, – уже и вовсе откровенно засмеялась женщина, и те, кто слышали ее смех, говорили потом, что это был удивительный, чистый и легкий смех, будто неожиданно упали с неба и рассыпались по земле звонкие колокольцы. – Ничуть я не против…
– Тогда – приходите, – сказал батюшка Евгений. – Всякое воскресенье – после службы. Я имею в виду – исповедь. Вот…
– Я подумаю, – сказала женщина, легко повела плечами, прощально усмехнулась и пошла.
– Да… подумайте, – сказал ей вослед батя.
Те, кто слышали прощальные батины слова и наблюдали при этом самого батю, говорили потом, что у бати был весьма двусмысленный вид: казалось, он изо всех сил желал, чтобы женщина оглянулась, и еще, сдавалось, батя едва себя сдерживал, чтобы не броситься за нею вослед. Но – женщина так и не оглянулась, а батюшка вослед не бросился…
– Мадам или, что не исключено, мадемуазель! – окликнул женщину Динозавр, когда она сошла с церковного крылечка и ступила на паперть. – Подали бы убогим на поддержание их никчемной
