как собаки друг дружку обнюхивают, прежде, чем приступить к любви? К запаху привыкают, так и люди… И правда, Федор часто вспоминал, как купал маленького Костика и, вытирая, тайком, прячась в полотенце, вдыхал свежесть его тела.
Лена больше всего запомнила, как у нее оказался пустой холодильник, даже воды не было, проклятая работа задолбала совсем, домой возвращаешься поздно и без задних ног, как раз сегодня она собиралась в «Биллу», что неподалеку от ее дома, за продуктами. Хорошо, шампанское выручило. Да ладно, смеялся он, как ты можешь расстраиваться из-за такой ерунды! – «Для меня это как раз не ерунда!». Но оба сходились на одном: долго диван не выдержит. Надо менять, развалится, да и у соседей штукатурка, должно быть сыплется, когда он ходуном под ними ходит. И не мудрено – Федор килограммов за сто, давно, правда, не взвешивался, ну и Лена сложена классно, без грамма лишнего, но такая секс-бомба, что кажется, будто дама в теле, в самом соку. А грудь – вообще с ума сойти можно, вроде бы и небольшая, как раз по размеру его ладони, когда он ласкает ее. И до чего же упругая, как два налитых соком яблока, в его руках становится еще больше. Да и не в весе дело, конечно же. Когда они набрасывались друг на друга, ни один диван не выдержал бы. Здесь не то что голову потеряешь – живым хорошо бы остаться. Как выключатель какой-то щелкнул, мгновенно и ослепил, и оглушил, и память отшибло. Такая вот любовь началась. И не любовь вовсе, а как говорила Лена – патология.
Федор, как ни странно, не был избалован женщинами. Можно сказать, ему с ними не везло с самого детства. Он-то и попробовал первый раз в двадцать лет – никто и не поверит, – окончил десять классов, а женщину не узнал. А когда? Днем в футбол играли до вечера, потом с друзьями слонялись по Чоколовке, другие интересы, не до баб. Да и не тянуло особенно. Потом уже, в институте, разгулялся. Да и то сказать – как-то второпях, несерьезно все, не по-взрослому, а отсюда и не в кайф. Федор боялся их, с напрягом переносил все ласки, только и думал, как слинять поскорее. Барышни, кстати, это чувствовали прекрасно, и особо не навязывались, ни на что такое серьезное не рассчитывали, называли между собой горем луковым. В смысле, что столько усилий на него потратишь, пока в постель затащишь, а удовольствия того, что представлялось – с гулькин нос. Ну и валяй себе, дальше носом крути, пусть другие тебя добиваются, может им больше обломится.
В шестом классе Федор, правда, серьезно влюбился в пионерлагере, до сих пор помнит имя: Лена Быстрякова, балерина, танцевала на всех концертах в тапочках белых, пуантах и пачке, когда на цыпочки становилась, у Федора дыхание перехватывало, точь-в-точь как сейчас. И надо же: тоже Лена! Но сегодня Федор – богатый буратино, известный всему Киеву мужик, а тогда был с теткой Оксаной, на манной каше и селедке с картошкой сидели. И когда Лена Быстрякова, уже в Киеве, ему позвонила и пригласила на день рождения, он не пошел. Во-первых, потому что струсил, а во-вторых, – не в чем было, нечего одеть, в школу зимой в одной рубашке бегал под пальто, но всегда в выстиранной и наглаженной,
