твердо стоять на ногах. Алиенора на мгновение приникла к нему, ощущая мощное тело, но потом выпрямилась. Тем, кто смотрел на нее, вполне могло показаться, что королеве и вправду нездоровится, а ее прибытие в темноте только подкрепляло такой вывод. Ни фанфарами, ни красочным шествием не отмечался въезд великой и деятельной королевы в город. Измученную, похожую на тень женщину встречала только притихшая ночь.
Алиенора обернулась к Гарри, который распускал свиту на ночлег добродушными шутками и похлопыванием по плечам.
– Уже поздно, – едва слышно проговорила Алиенора. – Я… я бы сразу легла.
– Конечно, мама, что же я сам не подумал!
Гарри немедленно взял на себя роль заботливого сына, разразился потоком быстрых распоряжений, и очень скоро служитель с лампадой повел Алиенору в покои, которые всегда отводились ей, когда она останавливалась в Винчестере в бытность свою полновластной королевой.
Глотая слезы, она здоровалась с мягким светом подвесных ламп из толстого зеленого стекла, с разноцветными гобеленами на стенах, с кроватью под покрывалом из шелка и мехов. На скамье с откидным сиденьем лежали две книги в кожаных переплетах и окладах слоновой кости, а на столике по соседству стояли шахматы и кувшин с бокалами из горного хрусталя. От курильниц растекался тонкий аромат, полные угольев жаровни источали благодатное тепло. До своего заточения Алиенора воспринимала весь этот комфорт как должное. Два года она была лишена его, и теперь недвусмысленная демонстрация Генрихом того, что он может дать ей и что может забрать, пробудила в ней гнев и неприязнь, из-за чего перехватило дыхание.
Когда она опустилась на кровать, появились слуги с хлебом, сыром и вином. Другие под надзором старшей камеристки Амирии заносили в комнату багаж. Это была сестра одного барона из Шропшира. Вдова тридцати с лишним лет, расторопная и сообразительная, она отличалась спокойствием и религиозностью. Женщина предпочитала держаться в стороне от политики – именно такой человек и требовался Генриху при строптивой жене. Никому из окружения королевы не полагалось иметь даже малейших склонностей к интриге, если только они не докладывают обо всем Генриху.
Амирия сняла с Алиеноры яловые сапожки для верховой езды и заменила их на мягкие домашние туфли из овчины.
Вслед за челядью в покои заглянул Гарри и по-хозяйски огляделся:
– Мама, все ли тебя устраивает? Нужно ли тебе еще что-нибудь?
Она устало мотнула головой:
– Только то, что мне не позволено иметь.
– Я бы дал тебе это, если бы мог. Ты знаешь сама.
Амирия завершила свою работу, и Алиенора вытянула ноги.
– Да, все мы ограничены в возможностях, каждый по-своему.
Гарри налил вина в один из бокалов и поднес матери.
– С вином все в порядке, – сказал сын, заметив ее сомнения. – Оно из моих запасов, не от отца.
Королева осторожно пригубила
