сходил с ума от ее глаз, от ее радостной, открытой улыбки, от того, какая она тоненькая, хрупенькая – впрямь веточка, – но с характером при этом – ого: решительным и твердым, что сталь.
– Ну? Рассказывайте, – сказала она, искоса снизу заглядывая мне в лицо своим лукавым сиянием. – Что сделали за это время? Какие новости?
Она обращалась ко мне на «вы». Мне уже было двадцать пять, а она лишь недавно закончила школу, ей только подходило к восемнадцати, и я казался ей ужасно взрослым.
– Ага. Так вот прямо взять и рассказывать. Все равно как с трибуны.
– Ой, мне хочется послушать вас. Мне так нравится, когда вы говорите, – сказала она.
Боже, кто б устоял перед нею? А может, и устоял бы? И дело просто в том, что нашим душам изначально было уготовано потянуться друг к другу при встрече: ей – открыться мне с этой вот безоглядной светящейся прямотой, а мне – не устоять?..
Я рассказывал о сегодняшнем приезде городских властей, об их ультиматуме и нашем решении, рассказывал, как мы боролись сегодня с водяной линзой, на которую наткнулись при проходке шахты, она слушала, время от времени заглядывая мне в лицо обжигающим своим сиянием, мы шли по тускло освещенным ночным улицам неизвестно куда, сворачивали, возвращались, снова поворачивали, и порой я замечал, как она, переступив ногами, приноравливает свой шаг к моему.
Мелкий, крапчатый осенний дождичек высеялся из ночного небесного мрака. Покалывало водяной взвесью лицо, попадало на руки, за шиворот.
Зонта у нас не было, и мы зашли в подъезд какого-то дома.
Желто светили лестничные лампочки, стены были исписаны и искорябаны всякими надписями, около бачка для пищевых отходов между маршами громоздилась куча мусора.
– Ой, ну почему у нас везде так, – с улыбкой неловкости, будто это был ее дом, кивнула Веточка в сторону кучи. Мы хотели остановиться тут, на этой площадке, но из-за мусора пошли дальше, наверх. – И у нас в подъезде то же самое. Словно бы людям все равно, как они живут.
– Построим метро – и везде станет иначе, – сказал я.
– Да? – удивилась она. – Какая же тут связь?
– Такая же, как между этим мусором и нынешним кошмаром в автобусах и трамваях.
– Д-да? – снова непонимающе протянула она.
Мы поднялись на следующую площадку между маршами, здесь только что-то хрустело под ногами, вроде осыпавшейся штукатурки, но в остальном было чисто, и мы здесь остановились.
– Это общая атмосфера, – сказал я. – Ее действие. Понимаешь? Если скверно там, будет скверно и тут. Человек не может быть безнравствен в одном месте и нравствен в другом. Если он лезет по головам в трамвае, спеша на работу, дома у себя он будет валить мусор куда угодно. Это закон. И когда мы построим метро, гду будет чисто, светло, красиво, никакой давки и тесноты, тепло зимой и летом, а поезда будут ходить как часы, будет царствовать порядок, скорость и комфорт, – это тотчас отзовется на всей жизни. Человек не может быть одним здесь и другим там.
