были полноценные комнаты с оконцами либо застекленные терраски. Выдающийся над улочкой потолок-пол подпирали изогнутые грубой выделки толстые брусья, от чего в домах и по горизонтали, и по вертикали создавалось чувство определенного ритма. Уже позднее в других болгарских городах и больших деревнях я видел дома такой конструкции не только в два этажа, но и в три.
Все вокруг было чистым, промытым последним штормовым дождем и продутым свежим ветерком с моря. Людей видно не было – они или уже были при деле, или еще не встали. Их я встретил через час с небольшим. Они шли по булыжнику своего древнего городка, не торопясь, причем не было видно ни одного угрюмого лица. Позднее с гомоном пронеслись дети, которые перекали площадь и втягивались в улочку, в конце которой виднелась школа. Из-под распахнутых курточек выглядывали белые рубашки и концы трехцветных галстуков – уж не пионеры ли они, думалось мне.
Взрослые одеты по современному: плащи, пальто, приталенные куртки у женщин. Мужское население, особенно из рабочего люда, – в комбинезонах.
Но чем старше были люди, тем чаще в их одежде проявлялся национальный колорит: хоть какая-нибудь деталь, но что-то родное, из прошлого. Особенно у женщин: вышитый платок, отороченная узором безрукавка, грубого узора юбка…
Площадь пересек и покатил вниз к причалам трехколесный велосипед – впереди два колеса с площадкой для груза, на которой громоздился чуть ли не десяток картонных ящиков. И потому сидящий сзади водитель высовывал из-за ящиков голову, ища глазами дорогу.
Уже при выходе на площадь размером с наш школьный двор увидел телегу на «пневматиках» – так называли у нас в Феодосии сразу после войны тележные колеса-шины от авто. Эту моду на «пневники» принесли в дни двухлетней оккупации города немцы – их основной транспорт в горах был конный.
На телеге – гора тюков чего-то хорошо упакованного. Когда телега прошла мимо, меня обдал двойной запах, хорошо знакомый мне с детских лет – лошадиного пота и табака. Память немедленно подсказала: купание коней в море и летний кинотеатр при табачной фабрике «Дукат» – там мы, феодосийские пацаны, повиснув на акациях, смотрели фильмы. Рядом с телегой шел с хворостиной в руке возчик, средних лет, в тулупе до пят, ладных туфлях, в которых виднелись цветные шерстяные чулки. Стрижен он был «под горшок», как это делалось в русских, украинских и белорусских деревнях десятки лет назад. Во рту – небольшая трубка с прямым чубуком.
Лошадь ушла далеко вперед, видимо, хорошо зная привычную ей дорогу, а возчик шагал и шагал, глядя себе под ноги, и думал только ему ведомую думу.
Из одной из пяти улочек, сходящихся на площади, послышался цокот о булыжную мостовую подков. Показалась двуколка – двухколесная повозка. Ладная, также на «пневматиках», она имела сзади рогами изогнутые крепкие брусья, на которых размещалась большая бочка. Возница, почему-то был закутан в плащ, даже голова под капюшоном, из-под которого высовывался длинный хлыст, и слышались слова поощрения бегущей лошади. Вот
