было лишь легкое нетерпение и изрядная доля скептицизма. Мастер совсем не был уверен, что сможет почувствовать огромное пространства, проносящееся под ними, так же, как живое чуткое железо.
– И камень, – вспомнил он, – и дерево. Стоит только заговорить с ними.
Говорить пришлось долго – не день, и даже не неделю. Самолет день за днем, не прерываясь по требованию Николаича на выходные, летал по одному и тому же маршруту. Летал над точкой, которая – как показалось Будылину уже в первый день полетов – ответила ему. Причем ответила с надрывом, явно жалуясь на стеснение, на какую-то другую точку, что давила на этот крохотный безлюдный островок на расстоянии. Все это Николаич не озвучивал. Не потому, что боялся прослыть сумасшедшим; просто не желал сглазить, разорвать ту тонкую нить, которая уже протянулась к нему от острова.
Наконец и вторая часть этого тандема нашлась. Вторая точка была на материке; к счастью в достаточно безлюдном месте – встречались в Японии и такие. Теперь вопросов стало еще больше. Как воздействовать на силы, что дремали в земле; чем заменить тот молоток, которым Будылин здесь, конечно же, махать не мог? Поэтому экспериментировали дальше уже на полигоне. Сначала на маленьком макете – пока строился большой, максимально приближенный к натуральному. Полного тождества здесь быть не могло. Николаич, который вдруг проникся к комрьютерам благоговением, что испытывали практически все, кто окружал его теперь, решил, что сам для себя станет такой живой вычислительной машиной. Он надеялся взрастить внутри себя чуткий прибор, основанный на принципах тождества. Заставив стронуться с места маленький островок, созданный искусственно, и прочувствовав все грани разницы между ним и большим, настоящим островом, он ожидал, что стронет с места и последний.
Макет закружился вокруг собственной оси на второй месяц – как раз к первому марта. Здесь март совсем не напоминал российский, снежный и холодный. Николаич старательно гнал от себя эти воспоминания; раскрывался и оттаивал душой лишь во время еженедельных сеансов связи с семьей. А в один прекрасный день, точнее ночь, остался ночевать один. Ему даже не пришлось ничего говорить Асуке. Та сама сделала легкий массаж, а потом исчезла в своей комнате. Будылин похудел; чуть построжел лицом. Хотя ни на аппетит, ни на сон не жаловался – все остальные свои обязанности, прежде всего кулинарные, Асука исправно исполняла. Больше того – каким-то чудом предугадывала пожелания русского мастера; скорее всего по его лицу, по улыбке, с которым он входил в дом, или, напротив, по хмурой физиономии.
Этим вечером середину стола украшала бутылка шампанского. Не потому что был праздник, для самой Асуки незнакомый и непонятный. Николаич первого мая не отказал себе в нескольких рюмках водки. Но и бокал шампанского сегодня взял с заметной радостью – той самой, от которой он буквально светился весь день. С той самой минуты, когда островок
