носить линзы? – спросила Сибел.
– Не хочу, это долго объяснять. Мне нравятся мои очки и я в очках. Слушай, а у этой девушки, когда ты ее видела, какого были цвета глаза, не заметила?
– Нет, в подъезде же не так светло. А что? Думаешь, тебя спросят?
– На той фотографии она в линзах, это не ее цвет. Вот я и подумала, какие у нее глаза на самом деле.
– Это тебе полицейский сказал? Я же говорю, он тобой заинтересовался. С чего бы ему откровенничать и оставлять тебе телефон?
– Просто мне на фото что-то показалось знакомым, и он это заметил.
– Что же там знакомого? Там же ничего нет, кроме девушки и бугенвиллии, на этом фото!
– Не знаю. Наверное, показалось.
– Но ты позвонишь полицейскому, да? Пожалуйста, Ай!
– Позвоню. Хотя все это мне не нравится. Плохо склеивается. Аптекарша может вспомнить, что в начале седьмого ты была в аптеке, и тебя все равно спросят, видела ли ты девушку. Кто-то мог видеть, что я вернулась около пяти, а не в шесть десять. Не люблю я врать!
– Аптекарша не может помнить время с точностью до минуты. Скажу, что не видела ее, и все. Ее же там и правда через пять минут уже не было!
– Вот! – сообразила вдруг Айше. – Мы же утаиваем половину информации! Скажем, что я пришла и девушку увидела. В шесть десять. А как сообщить, что в шесть пятнадцать-семнадцать ее там уже не было? Может, это тоже важно, мы же не знаем.
– Тогда давай сделаем так: ты говоришь, что пришла около пяти, а в шесть десять выходила в аптеку.
– Аптекарша скажет, что она меня не видела. Я в нашу аптеку почти не хожу. Мы с тобой, Си, так запутаемся, что нас потом ни один адвокат не спасет. Вдруг они что-нибудь серьезное расследуют, а тут мы с нашим дилетантским враньем!
Айше уже надевала пиджак и радовалась, что этот нелепый разговор вот-вот закончится. Сибел стояла рядом, ловко держа на одной руке дочку, и выглядела очень расстроенной.
– Но что же мне делать, Ай? Я не могу позвонить, мне мир в семье дороже всего. Рисковать я не буду. Но я же измучаюсь! Ты сама только что сказала: вдруг они что-нибудь серьезное расследуют? И я уверена, что наше молчание будет хуже любого вранья.
«Молчание, – проносилось в голове Айше, – «Молчание ягнят»! Ягненочек Сибел боится каннибала Мехмета. Ну уж я-то не ягненок. Я сама придумаю, что сказать. А если…»
– А если, – сказала она вслух, – позвонить и рассказать все как есть, но с одной оговоркой: чтобы тебя не заставляли официально давать показания. Я сама позвоню этому полицейскому и все ему объясню, хочешь? Он… мне показалось, он неглупый и приятный, доброжелательный такой.
– И твой приятный и доброжелательный все равно захочет получить сведения из первых рук. Ты просто не хочешь мне помочь и ищешь отговорки! – в голосе Сибел послышались чуть ли не истерические нотки.
– Сибел, милая, я опоздаю на автобус. И… и знаешь, давай сделаем так: ты ни во что не вмешивайся и ничего не говори,
