Она была в этом уверена. Иначе детское прозвище «Джан», «Джаным» – «душечка», «милая» – не вытеснило бы ее вполне благозвучное официальное имя. Она была толстой, улыбчивой, и действительно милой и душевной, и считалась доброй, поскольку была общительна и почти болтлива; подружки с юности привыкли с ней откровенничать, поскольку не воспринимали как соперницу; она была гостеприимна, любезна, интересовалась чужими делами не меньше, чем своими, а ведь это так важно для милых душечек! – и сама верила, что не то что не имеет врагов, но что всеми любима.
Кроме собственной дочери. Как это получилось, она не понимала.
Собственно говоря, Илайда ей никогда не нравилась, если можно так назвать отношение к собственному ребенку. Почему-то слепая, нерассуждающая материнская любовь была не свойственна Джан – этой толстой, и милой, и любезной, и общительной, и приятной, и всеми любимой женщине. Почему? Кто знает… Почему ей была так неприятна первая беременность, хотя, теоретически говоря, ей хотелось иметь детей? Почему новорожденная разочаровала ее сразу, всем своим видом?
Джан делала все, что положено примерной матери, и даже более того, но дочь необъяснимым образом ощущала никому не заметную фальшь и была и все больше становилась не тем ребенком, которого мечтала иметь ее мать. Все-таки детей надо любить слепо. Они не принимают рациональной подмены: «Ты некрасивая, но это не главное, это вообще не важно, ты же умница», – им надо, чтобы хоть родители говорили: «Ты у нас красавица», – и верили в это. Без поправок, подсказываемых разумом.
Но Джан все как-то не удавалось без них обходиться. Дочь была слишком худа, и нос у нее такой неудачной формы (слава богу, это в наше время поправимо), а вот волосы у нее, как у отца, и этого уже не исправить, и она не похожа на миленькую улыбающуюся девочку из рекламных клипов, и почему-то она так неряшливо ест, а с возрастом стала дерзить, и одевается она нелепо и несуразно, и … В общем, претензий к дочери у нее было немало.
Илайда между тем росла, и дерзила, и одевалась нелепо, но есть стала аккуратней, волосам придумала прическу, нос оставила таким, каким он был, и оставалась худой, и ела мало, и не была похожа на миленькую девочку из рекламных клипов, но училась нормально и вышла замуж в девятнадцать лет. Отчасти это было продиктовано желанием стать самостоятельной и уйти из шумного, наполненного смехом и вечной болтовней душечки Джан дома и жить с теми, кто принимает ее такой, как она есть, без оговорок.
– Это, мам, мой муж, а не твой, ты немножко спутала, – по привычке дерзко ответила она на почти незамаскированный выпад матери против ее мужа. Муж Илайды, как ее нос, волосы и одежда, тоже не дотягивал до идеала. Ездил, например, в командировки и имел массу других недостатков. – Я приеду на ваш дурацкий золотой день, если тебе непременно надо что-то всем доказать.
– Что доказать? У меня родился внук, и было бы просто невежливо…
– Невежливо, по-моему, навязывать своих родственников с грудными младенцами посторонним людям. Я же виделась с твоими подружками меньше
