с другой стороны, в жизни зеркала произошло хоть какое-то движение. Что ж, раз в сто лет совсем неплохо. Снова открылась дверь, и рабочие стали протискивать в проем большой книжный шкаф и вносить стопки книг.
– Кто это у вас умный такой? Столько книжек толстенных, – поинтересовался белесый.
– Сын, на врача учится, – ответила Софья Сергеевна.
– Вот, это нужная профессия, это понятное дело, не то что бабочек расчленять, – продолжал бубнить уполномоченный. – Куда складывать-то?
Открылась входная дверь, и в клубах пара с мороза вошел Аркадий. Ему был уже 21 год, высокий, осанистый, привлекающий взгляд, перемешавший и соединивший в себе черты двух красивых людей. Он снял в прихожей тяжелое пальто с меховым воротом и вошел в комнату.
– Уже начали? – спросил он у матери.
– Да, милый, все в разгаре. Хорошо, что успел. И не снимай теперь пальто в прихожей, вешай его здесь, пожалуйста, – Софья Сергеевна показала на маленькую вешалку за дверью, которую недавно приладил мастер.
Аркаша забрал из прихожей пальто и повесил там, где показала мать. Снова в комнату внесли мебель, на этот раз кровать из комнаты Лизаветы. Аркадий отошел, давая носильщикам дорогу, и споткнулся о стопку своих книг по медицине. Он учился усердно и будущую профессию свою очень уважал, относясь к ней, как к чему-то святому. Мечтал сначала быть только хирургом, но как стал ходить на лекции Генриха Бубновского, известного паразитолога и поэта-мистика, то понял, что станет его учеником. Бубновский завораживал своим видом и манерами. До революции он вел исследования в парижской лаборатории Пастера, потом, говорили, произошел какой-то несчастный случай, о котором никому ничего известно не было, и он приехал читать лекции в Московский медицинский институт. Одноглазый красавец с черной шелковой лентой через все лицо, очень рано поседевший, он отличался удивительной таинственностью и благородством, молниеносно привлекая внимание студентов. Лекцию начинал обычно со стихов, но понятны они были далеко не всем – иносказательные, обволакивающие, обостряющие чувства, словно подготавливающие к чему-то важному и не имеющие никакого отношения к науке. Они звучали как молитва или заговор, волшебно звучали, а звук его вкрадчивого голоса вводил в транс, словно сейчас должно было начаться какое-то необычное магическое действо. Действо и начиналось. Он говорил о паразитах с любовью и нежностью, будто они были его лучшими друзьями, рассказывая о мухе цеце или осенней жигалке с одобрением и восхищением. Любимая присказка его была: «Паразит – царь зверей!», которая всегда предворяла правдивые истории из его многочисленных поездок по тропическим странам.
Ему было под сорок, но он уже получил французский орден Почетного легиона, звание приват-доцента Московского университета и даже награды за особые исследования, о коих в институте много не распространялись, просто ничего толком не знали. Было только известно, что изучал он помимо
