лебеди все же очень приметные птицы!
Я обошла принца и осторожно коснулась белых перьев.
У русалок нет души. Когда мы умираем, то просто растворяемся в соленой морской воде и так остаемся со своими близкими. Люди же верят в то, что у них есть бессмертные души, которые забирает Создатель и которые смотрят потом на своих близких с небес, а бывает, спускаются к ним, осеняя их такими же белоснежными невесомыми крыльями…
– Михаэль устроил Элизу на время в одном домике неподалеку от города, – продолжил Эрвин. – Старшие думали, как быть, что делать с нею, а Элиза вдруг перестала говорить и принялась, будто одержимая, плести рубахи из крапивы. Андреас позвал колдуна со старого рынка, а тот только взмахнул руками да убежал, хотя до того лет десять не вставал с места и требовал нести его на закорках или везти на тележке, если кому-то нужны были его услуги.
«Это было сильное волшебство», – подумала я.
– Мы понадеялись, что у нас есть шанс, – тихо сказал принц. Лебединое крыло бессильно волочилось по мокрой траве. – А потом Элизу увидел местный правитель – она всего-то вышла в соседнюю лавку за приправами, а он проезжал мимо. Он возжелал ее и забрал в свой дворец, сделал своей женой, и ему было все равно, умеет она говорить или нет! Он даже позволил ей взять с собой рукоделие…
Эрвин остановился под аркой, которую образовали ветви сирени и черемухи, и его темные волосы посеребрила луна.
– Ты, думаю, догадываешься, что при дворе Элизу невзлюбили, – продолжил Эрвин. – Немая красавица неизвестного роду-племени… Знакомо, правда?
Я кивнула.
– Вдобавок – ведьма, – выговорил он. – Она же, не переставая, плела эти рубашки из крапивы! На всех нас… И наконец муж ее не выдержал слухов и сплетен и отдал Элизу на суд народа… Народ же постановил сжечь ее, как ведьму.
Я только отвернулась: он был прав – это так знакомо!
– Она до последнего часа плела и плела эти рубахи. Даже на повозке, которая везла ее к костру, Элиза не оставляла работу… – Эрвин пошевелил крылом. – Мы едва успели, окружили эту проклятую телегу… Знаешь, лебедь – не такая уж слабая птица. Оказывается, я могу ударом крыла сломать нос стражнику! – Он негромко рассмеялся. – Ну а Элиза взялась накидывать на нас эти рубахи, и братья один за другим становились людьми. Только вот ее бросили в темницу прежде, чем она закончила последнюю рубаху, и хоть ей оставили рукоделие, крапивы все равно не хватило. Старшие братья стали людьми, а я…
Эрвин замолчал, и мне показалось, будто я ощущаю и стыд его, и облегчение от того, что он выговорился наконец, пусть даже не близкому человеку, а просто тому, кто мог и хотел выслушать его.
– Знаешь, – произнес он вдруг без тени усмешки, – сперва я считал, что, если бы крыло осталось лебединых размеров, мне было бы легче. Потом передумал: у птиц хрупкие кости, а переломанное бесполезное крыло намного хуже, чем просто бесполезное… Ну и вдобавок я теперь могу обойтись без одеяла, а в жаркие
