военные, но и представители центральных исполнительных и законодательных органов власти, не соглашавшиеся с расширением подозрительного контингента. «Увеличение числа немецких поселений, притом расположенных в районах стратегических путей, – как следовало из письма МВД в Государственную Думу от 14 декабря 1912 г., – могло представить серьезную опасность в случае политических осложнений»[124]. Аналогичные отзывы были слышны и из уст народных избранников. Депутат В.А. Бобровский из Тульской губернии сетовал «на чрезвычайно серьезную опасность, родившуюся по причине неосмотрительного разрешения русских властей селиться выходцам из Германии около западных стратегических пунктов»[125].
Однако были и те колонисты, которые не столько являлись источниками предполагаемой угрозы пограничной безопасности российского государства, сколько ее неминуемыми жертвами. Как справедливо отмечает И.К. Агасиев, осознавая неизбежность приближающейся войны между Германией и Россией, а также трагическую участь Волыни как театра военных действий, тысячи немцев переезжали в Прибалтику, Сибирь, Казахстан[126].
Второй фактор опасности, исходившей от колонистов: национальная идентичность немецких колонистов и изолированность их от русского общества и государства. Немцы проживали в многочисленных и значительных по своей площади поселках, образованных еще в XVIII–XIX вв. Многовековой уклад жизни их предшественников предполагал «обзаведение» большим хозяйством и обширными постройками; содержание домов в образцовом порядке; обучение детей в лютеранских и католических школах; отправление религиозных обрядов в собственных молитвенных домах; сохранение национально-религиозной самобытности при заключении брачно-семейных отношений и т. д.
Накануне Русско-японской войны царская разведка давала следующую характеристику немецким поселенцам: «большинство колонистов сохраняли не только национальные особенности, они пренебрегали общегосударственным русским языком, поддерживали постоянные сношения с Германией, которую и считали своим настоящим отечеством…, чувствовали плохо скрываемую апатию к русской армии»[127].
В дополнение к позиции военных, аналогичные отзывы, но уже спустя 8 лет, можно найти в представлении депутатам Государственной Думы «О мерах к ограждению русского землевладения в губерниях Юго-Западного края и Бессарабии». Его авторы, чиновники МВД, констатировали: «…к русскому народу иностранцы (немцы и австрийцы. – В.З.) относятся свысока и почти враждебно. По политическим убеждениям, языку, обычаям и религии, они тяготеют к своим зарубежным сородичам и к центрам иноземных цивилизаций»[128].
В 1917 г. находим тождественное описание, но уже данное не разведчиками или правоблюстителями, а публицистом. И.И. Сергеев пишет: «Всякий, кто бывал в немецких колониях и встречался с немцами-колонистами, знает, как подозрительно относятся немцы-колонисты
РГИА. ф. 1278. оп. 6. д. 422. л. 4.
Баах С.В. Немецкий вопрос в Государственной думе 1906–1917 гг.: Дисс…канд. ист. наук. Омск, 2002. С. 89.
Агасиев И.К. Указ. соч. С. 120–123.
Баженов. Указ. соч. С. 9, 14.
РГИА. ф. 1278. он. 6. д. 422. л. 5.
