настоящими?
– В самом деле? А как же Сутей? Бедный, тщеславный Сутей, который возомнил, что он выше Байрона! И мир разделил его заблуждение – по крайней мере половина его современников! А сегодня этого рифмоплета никто не хочет издавать.
– Но Лонгфелло и Теннисона ведь издают!
– Да, это так. И они признаны в мире, я согласна. Но их популярность объяснима.
– Как же?
– Это стечение обстоятельств. Они появились после Байрона – сразу же после него.
– Я не понимаю тебя, кузина, объясни.
– Все просто. Байрон опьянил мир своей божественной поэзией. Его превосходные стихи были для души – как вино для тела, ибо великолепные, глубокие чувства – не что иное, как пир для души. Опьянение влечет за собой похмелье – такое нервное расстройство, при котором требуется горькое лекарство или глоток выпивки. Вот в такой роли и выступили Альфред Теннисон, поэт, удостоившийся милости королевы Англии, и Генри Уодсворт Лонгфелло, любимое домашнее животное бостонских сентиментальных леди в очках. Поэтическая буря сменилась прозаическим штилем, который продолжается уже более сорока лет, до сей поры, и этот штиль не нарушат жалкие потуги двух рифмоплетов!
– Питер Пайпер съел несколько острых перцев17! – процитировала Корнелия, звонко и добродушно рассмеявшись.
– Именно! – воскликнула Джулия, раздраженная веселым равнодушием кузины к подобным поэтическим перлам. – Только болезненное тщеславие заставило этих посредственностей зарифмовать несерьезную игру слов с налетом сентиментальности и издать ее, получив мировую известность, о которой ты говоришь. Впрочем, если учесть, что достойных кандидатов в поэты просто нет, я не удивляюсь, что у нас считают лучшими этих!
Договорив, она приподняла свою изящную ножку и в порыве злости пнула ею бедного Теннисона, глубоко втоптав книгу во влажный песок.
– О, Джулия! Ты испортила книгу!
– Эту книгу уже невозможно испортить! Никому не нужная бумага. Вон, в одной из этих симпатичных водорослей, выброшенных на морской песок, содержится гораздо больше поэзии, чем во всех этих ничего не стоящих книжках. Пусть лежит здесь!
Последние слова были адресованы Кеции, которая, проснувшись, наклонилась, чтобы поднять растоптанную книгу.
– Пусть она лежит здесь, пока вода до нее не доберется; пусть волны морские предадут забвению книгу, а волны времени сотрут память о ее авторе. Есть только один настоящий поэт в нашем мире…
В это время Корнелия встала на ноги. Не потому, что ее задели слова кузины – просто волны Атлантики уже добрались до ее юбки. Она стояла, и морская вода стекала с ее одежды.
Художница жалела о том, что ей пришлось прервать рисование; картина была готова лишь наполовину; а теперь придется пересесть, и ракурс изменится.
– Ничего страшного, – пробормотала она, закрывая альбом. – Мы сможем прийти сюда завтра. Джулия, ты не против?
– Напротив,
Английская игра слов: Peter Piper picked a peck of pickled peppers.
