в путь-дорожку тебе и во счастье. Прими, отец, не обессудь!
Пугачев взял саблю, прищурился и, рассматривая ее, за-прищелкивал языком. Сабля была изумительной работы. Рукоятка в густой позолоте, ножны серебряные с золотыми насечками, с вытравленным, покрытым эмалью и чернью сложным узором. Драгоценные камни, крупные и мелкие, были вкраплены и в рукоять и в ножны.
– Спасибо, трудники, благодарствую, – сказал растроганный Пугачев, продолжая любоваться подарком. – Этакой сабли я ни у Фридриха Прусского, ни у турецкого султана не видывал… Чья работа?
– Мастеров-оружейников завода Златоустовского, – ответил Греков, одергивая свою свиту синего сукна. – Твердышевы заказали оную саблю для ради подношения князю Григорию Орлову, да не занадобилась, сказывали – его место Потемкин заступил.
– А, знаю, – ухмыльнулся Пугачев и поставил саблю в угол. – У Катьки этих Потемкиных-то сколько хоть. Она ведь и сама весь свой век в потемках, как сова, живет да измышляет, кого бы закогтить…
– Спаситель наш, Христос, рек, – начал поп Иван, уставясь водянистыми глазами на саблю, – «Не мир я принес на землю, а меч». Вот он – меч!.. Для истребления злобствующих, для защиты праведников.
Пугачев махнул на него рукой, сказал:
– Ну, детушки, садитесь-ка потрапезовать. Эх, редко мне доводится с работным людом-то!.. Все в походе да в походе…
Стали пить здравицу за государя. Приветствие произносил Петр Сысоев. И как только закричали «ура», нежданно грянул возле самых окон орудийный выстрел, весь дом встряхнулся. Отец Иван привскочил за столом и расплескал вино. Гости бросились к окну. Горбатов успокоил их. Пугачев, улыбаясь, сказал:
– Это, други мои, зовется салут, не страшитесь.
– Да ведь как, батюшка, не страшиться-то, – раздались голоса, – время самое тревожное, по заводам начали воинские отряды рыскать. Предосторога не вредит.
Ненила с Ермилкой и стряпухой разносили блины. Полон дом напустили кухонного чаду; хотя и холодновато было, довелось открыть окна.
Пили здравицу за государыню Устинью. Чокнулись, прокричали «ура», ждали повторного громового раската пушки. Отец Иван даже схватился за столешницу, но выстрела не последовало. Блины уничтожались во множестве. Масло, снеточки, белорыбица. Старик Пустобаев, а глядя на него и Миша Маленький ели блины зараз стопочками, по пяти штук в каждой. Пили за здравие наследника Павла Петровича с его супругой. Отец Иван опять схватился за столешницу и напряженно ждал, вот-вот ахнет пушка. Но и на этот раз пушка промолчала.
Завязались разговоры. Мастера наперебой старались выразить «царю-батюшке» свою любовь и преданность, любопытствовали о его походах, о здоровье: слых прошел, что «батюшка» был ранен. Пугачев отвечал на все с готовностью и в свою очередь расспрашивал заводских людей об их житье-бьггье.
И вот приказал он наполнить чары очищенным крепким пенником, встал (и все поднялись)
