достался от природы инстинкт пророчески-слепой», действие которого она распространяет не только на собственные стихи и прозу, но и на мои тексты, о которых она пишет, как никто:
Володя мой Соловьев,
Флейта, узел русского языка,
Бесшабашно-точных
Нью-йоркских рулад соловей,
Завязывающий Слово в петлю,
От которой
Трепещет строка,
Становясь то нежней, то злей.
А недавно у меня в заочных друзьях появилась поэт Наташа Писарева из Голландии, хотя родом она из Донецка, которая держит руку на пульсе моей по преимуществу автобиографичной прозы и находит, что «по языковому изложению и построению сюжета она похожа на внезапный порыв ветра, который врывается в сознание читателя, не давая ему опомниться от нахлынувшего потока свежего воздуха – это я метафорично позволяю себе выразить восхищение Вашим умением пользоваться нашим могучим и великим» – кстати, это как раз из ее отклика на газетную публикацию этой подглавки. Я уж не говорю про московского блоггера Софию Непомнящую – та и вовсе называет меня легендой своего поколения, того самого, с которым я ищу общий язык, и вряд ли тот мне кудос можно списать на ее мифоманию, которой у нее разве что чуток. Не путать с нимфоманией, хотя кто знает? Такой вот у меня виртуальный гарем – чем хуже реального, которого у меня нет?
И то: словесно обласкан женщинами разных возрастов со всех концов земли, кроме той единственной, чей любви напрасно добивался, а добился только физической близости: жены. Любовь не передается половым путем, пусть ты и уверяла меня в любви, но без влюбленности, которая досталась другим? Ставлю вопросительный знак, хотя следовало бы восклицательный, исходя из твоих проговоров наяву и твоих признаний в моих снах, а из моих сновидений на этот злое*учий сюжет можно составить целый сериал про тот южный е*анарий с его летним раскрепощением нравов и командировочной вседозволенностью. Вот мне и снились эти обрывистые сны с «продолжением следует» на самых если не пикантных, то двусмысленных местах, но никакого продолжения не было и быть не могло, как в том анекдоте: «Опять эта проклятая неизвестность!»
Единственное меня утешало, что быть любимым – тоска смертная, зато любить – восторг, упоение, приключение, напряг, рай, пусть и ад. Рай по дороге в ад, в котором я теперь доживаю свои закатные годы. Потому и апофеоз однолюбия, хоть и не возвожу его в принцип, что все силы, все нервы, вся жизнь ушли на эту единственную любовь, да и тех не хватило. Так полюбить можно только в пятнадцать лет – и до конца моих дней. Как сказал про меня старик Аристотель: влюбленный божественнее любимого. Только что с того? Теперь.
– Представьте себе, – говорю своей дальней, через океан, собеседнице. – Вы живете с опережением. На восемь часов. У нас тут еще ночь.
Тут последовал вопрос, который я сам себе задавал времени от времени в горбачевско-ельцинские
