style="font-size:15px;"> Харлов сам навел на костры жерла пушек и подал команду:
– Поджигай запалы!
Со скалы, где крепость, дыхнув длинным огнем, ударило в степь несколько пушечных выстрелов.
– Ваше благородие, да нешто ядро достанет ворота? Только зря заряды сничтожаем, – раздраженно сказал криворотый бомбардир. – Эхма-а, – вздохнул он и, казалось, хотел добавить: «Сдаваться бы надо, ваше благородие, вот что!»
– А мы без ядер палить будем, для острастки! – как бы оправдываясь, проговорил Харлов и закричал: – Подтаскивай, ребята, картузы с порохом! Дуй вхолостую! И врагу острастка, и нам веселей. А как дойдут разбойники, мы их по заправде пугнем…
От костра, где стояли в козлах ружья со штыками, раздались сердитые выкрики:
– Разбойники ли, нет ли, а только одно осталось нам: сдаваться!
– Нам супротив его силы не выдюжить…
– Казачишки не зря спокинули крепость-то.
– Людство малое у нас, а в петле помирать кому охота!
Харлов дрогнул, но не подал вида, что слышал эти возмутившие его голоса.
– Запалы! А ну, веселей!
Пушки снова ахнули в темную глухую степь огнем и дымом. Мрачный Харлов отошел в край раската и, запрокинув голову, потянул из фляги хмель. «Да, на таких надежды нет… Видно, отвоевался ты на этом свете, Харлов! Прощай, Лидочка, голубка моя, прощай», – шепчет он и с тоскою вглядывается в сторону Татищевой, куда скрылась любимая жена, с которой ему довелось прожить всего пять месяцев.
Снова ревнули в темную ночь, одна за другой, четыре пушки. Комендант допил водку и велел денщику наполнить флягу до краев. В голове у него зашумело. Он приблизился к группе солдат и, напрягая волю, крикливо произнес:
– Чего приуныли, ребята? Давай-ка песню!
– Не до песен, ваше благородие, – глухо подал голос старый криворотый бомбардир. – Надо бы помолиться да к смерти приготовиться… вот чего! – в мутных глазах старика стояли слезы.
«Кончено, все кончено», – решил про себя Харлов и отошел прочь.
Небо на востоке стало розоветь, на западе сереть, занималось утро. Вскоре лагерь Пугачева пришел в движение.
Захмелевший от выпитой водки и от бессонной ночи, Харлов стоял с молодым офицером Мишиным на раскате. Он махнул барабанщику рукой. Как-то ненужно, сиротливо, зазвучал барабан: тра-та, тра-та-та… Дремавшие солдаты встрепенулись.
– К пушкам! – скомандовал Харлов.
– К пушкам! – закричали офицеры.
Солдаты с подавленною бранью вскарабкались на вал.
По бурому полю на крепость надвигалась конная толпа. Впереди, на статном коне – сам Пугачев, за ним – свита, знамена, лес поднятых пик.
Крепость молчала. Сдается, что ли? Но вот внезапно пушки зевнули, засвистела картечь, заскакали ядра.
– Ах, изменники! – сдвинув густые брови, ахнул Пугачев и подстегнул
