еще дядька хватится пропажи – в его-то состоянии. И снова Ярослав, обливаясь потом – теперь уже не от случайного, а настоящего, пронизывающего все его равнодушное к жизни существо, неистребимого страха, снова залез дядьке под подушку, снова открыл заветный дядькин шкаф, немного переставил книги, сунул в дырку ту самую, что понравилась – с дельфином вокруг якоря. Дырка все равно осталась, правда поменьше. Тогда он сдвинул книги поплотнее. Вот так было нормально. Безумству храбрых поем мы песню! Ну все, теперь хрен кто чего заметит! Кроме дядьки, конечно. А дядька, прямо скажем, не того. И Ярослав, любуясь делом своих рук, хихикнул с полегчавшим сердцем.
И, естественно, он не вспомнил о том, что ему наказывала Марина. Захлопнув входную дверь как получится, он, никуда, конечно, больше не заглядывая, сломя голову понесся вниз по лестнице.
А Антон Григорьевич спал беспамятным сном и видел в этом сне узкий кабинетик в Варсонофьевском, и невнятную, стоящую перед его столом фигуру, от которой жутко несло пропитавшей ее одежду мочой – так всегда воняет во внутренней тюрьме подследственный, у которого отбиты почки. А ради чего их отбили, ради чего человека арестовали? Уж не ради ли того, чтобы он, спасенный молодым следователем Красновым, подарил ему впоследствии один из томов «Истории птиц Британии» – тот самый, о котором мечтал еще его покойный отец…
Впрочем, как раз об этом-то сон ему ничего и не говорил…
Глава 2
Конечно, Игорь Альфредович Решетников сделал ошибку, поместив то свое дурацкое объявление: «Состоятельный иностранец приобретет книги по орнитологии и вообще о птицах», – это было совершенно очевидно. Только теперь, разведав все как следует насчет хитрого рынка торговли антиквариатом с заграничными «благодетелями», он понял: ты лишь начни искать, начни дело, а все остальное само поплывет тебе в руки – были бы средства и идеи. Ну и, конечно, немного удачи. Но понял он это, как говорится, задним, увы, умом. Вообще-то на книжном рынке Игорь Альфредович был не новичок, как могло кое-кому показаться. И вовсе не лох – пусть на этот счет никто не обольщается, наблюдая его барскую вальяжность.
Он начинал ужасно-ужасно давно, когда был еще никто, скромный учителишка-словесник в драном пальтишке и лоснящемся, заношенном шевиотовом костюмчике. И ходить бы ему так до века, если бы не начались в стоячей жизни родного государства всякие революционные процессы, особенно заметные в столице. Начинал он, если хотите знать, с макулатуры. Помните, был такой порядок: сначала сдаешь макулатуру, тебе за нее, кроме копеек, дают талончик, соответствующий сданным килограммам. Как двадцать кило набрал – получай право на приобретение чего-нибудь дефицитного: Дюма, Дрюона, Проскурина какого-нибудь, на худой конец. Игорь Альфредович тоже сдавал макулатуру, мечтая, правда, не о Дюма и тем более не о Проскурине – он хотел собрать библиотечку поэзии: Пастернак, Цветаева, Мандельштам. Книжки по поэзии очень нравились девушкам, а к девушкам
