style="font-size:15px;"> – Мы победим. Рабочие массы, колхозное крестьянство и трудовое фермерство пробуждаются. Консолидируются под руководством маяков партии. Но враг не дремлет. Чтобы сохранить свое господство, он не останавливается ни перед чем. Тюрьмы, психиатрические лечебницы!.. Или просто убийства. Исчезают наши товарищи. Лучшие из нас!
– Как исчезают? – подался я вперед.
Эта тема интересовала меня теперь не меньше, чем экспроприация толстосумов.
– Как исчезают? Без сле-еда-а, – растягивая звуки, протянул Шлагбаум-Бронштейн-Троцкий.
– Кто исчез?
– Списки в секретных партийных архивах, – прошептал он.
– Кто же виновный?
– Буржуазные отродья, пьющие кровь из пролетариата, колхозного крестьянства и трудовых фермеров. Жизнь – борьба. Смерть нам не страшна, – он плюхнулся на стул, поднял кружку и несколькими большими глотками осушил ее. Вытер рукавом подбородок. Крякнул.
Лицо его покраснело, и, по-моему, даже очки запотели. Он снял их, встряхнул головой и внимательным пронзительным взором уставился на меня. Нехорошо так уставился. Недобро.
– Кстати, а вы кто такой? Где ваш мандат, товарищ?
– Нет мандата.
– Может, вы шпик из охранки, – нахмурился Шлагбаум-Бронштейн.
– Нет. Я из специальной психиатрической службы, – мне стало понятно, что, играя роль товарища из Парижа, я больше ничего не вытяну. Зато можно попытаться официально переговорить с ним. – Профилактический обход.
Шлагбаум приподнялся. Я тут же понял, что совершил ошибку. А вдруг хозяин из именного «нагана» захочет расстрелять контру. Или бросится с кружкой наперевес на «врага пролетариата, колхозного крестьянства и трудового фермерства». Но Шлагбаум лишь уселся поудобнее на стуле.
– Нам не о чем больше говорить с позорным наймитом.
– Вы обмолвились об исчезновениях, – начал я. – Тут я мог бы помочь вам.
– Даже под пытками я ничего не скажу грязному прихвостню буржуазии.
А ведь действительно такой и под пытками ничего не скажет.
– Да и времена не те, – вдруг совершенно спокойным, ровным голосом, в котором не было и следа недавнего надрыва и кипения страсти, произнес Шлагбаум. – Я ничего не скажу без адвоката. У меня есть права, гарантированные Конституцией. В случае насилия и произвола я подам в суд и подниму на ноги всю общественность, молодой человек.
– Тогда всего доброго. – Я встал, прикидывая, как бы лучше отправить его в желтый дом. Ныне сделать это очень нелегко. Но не ждать же, когда он начнет экспроприировать толстосумов и прибирать к рукам телеграф.
На пороге квартиры Шлагбаум взял меня за рукав, приблизился и, глядя в глаза, прошипел:
– На тебе, шпик, теперь печать. Будешь путаться под ногами – ничего не спасет.
Говорил эти слова Шлагбаум с толком, чувством, расстановкой.
