не мешает. При любых раскладах советский, он же русский офицер, не может выглядеть с утра, как какой-нибудь, прости господи, забулдыга. К тому же сейчас и остальные наверняка нарисуются. Потому что голому пню ясно – не сам по себе я проснулся. Ох, не сам по себе… И можно спорить с кем угодно и на что угодно, что друг Хельмут, как всегда, будет подтянут и свеж.
– Пойду умоюсь, раз такое дело, – сообщил он Древнему, вставая. – Поскучайте тут немного без меня.
– Конечно, – улыбнулся Древний. – Скучать я приучен. Но, смею вас уверить, что ни мне, ни вам, в ближайшее время скучно не будет.
– Заинтриговали, – по возможности равнодушно кивнул Велга и отправился приводить себя в порядок.
Когда через пятнадцать минут он вернулся, то обнаружил под навесом отряд в полном составе. То есть, почти. Не было Малышева и Ани, и сей факт Велга про себя немедленно отметил.
Ага, кажется, назревает конфликт. И хорошо, если только семейный…
Русские и немцы сидели вперемешку и вид имели довольно бравый, хотя кое-кому явно приходилось для этого прикладывать определенные усилия. Самогонки, однако, на столе не наблюдалось, что говорило о похвальном намерении присутствующих как можно быстрее обрести ясную голову. Похвальном в любом случае.
Хотя, понятное дело, не заявись Древний, праздновать сегодня продолжили бы. Наверняка. И закончили бы только завтра. При хорошем раскладе.
– Доброго всем утра! – нарочито бодро поздоровался он, получил в ответ от Хельмута пожелание того же (ну точно – свеж, чертяка!), а от остальных – здравия, уселся за стол, решительно налил себе чаю и взял с обширного блюда – молодец, кухарка, оперативно сработала – свежеиспеченную булочку. Сначала завтрак, потом все остальное.
– Не пущу, – сказала Аня. – Даже и не надейся.
Она, подбоченившись, стояла в дверях комнаты, где жила семья Малышевых. Из одежды на молодой колдунье была лишь мужнина рубашка. Расстегнутая на все пуговицы. Светло-рыжие волосы напоминают стог сена, в котором провела ночь влюблённая парочка; в зелёных глазах пылает опасный огонёк. Даже веснушки, кажется, стали ярче.
Как же все-таки я её люблю, подумал Михаил. Это же невозможно просто. Но много воли бабе давать нельзя – на голову сядет. Вообще, странно – непохоже это на неё.
– Ань, ты чего? – удивился он. – Я только чаю с ребятами попью. Никакой самогонки, обещаю.
– Ты меня что, за дурочку держишь? – усмехнулась жена. – Уж лучше самогонка в шесть утра, чем этот твой чай с ребятами.
– Почему? – сделал вид, что не понял, Миша.
За те несколько секунд, что Аня пристально смотрела на мужа, взгляд ее последовательно менялся: гневный, задумчивый, снисходительный, решительный.
– Всё-таки иногда вы, мужчины, бываете такими дураками, что просто диву даёшься, – вздохнула она. – Так и быть, пошли.
– Э… ты со мной, что ли?
– А ты как думал? Или я не боец отряда? Не делила
