прав: на хрен она тебе? – заговорил «шкаф». – Нам барахло надо.
– Чтоб знали, фраера! Чтоб чуяли, в чьих они руках! – Худой нехотя отошел от Валентины. Он тяжело дышал.
Валя корчилась на полу. По ее разбитому лицу текли слезы. А Карликов сидел на скамейке и понимал, что бессилен ей помочь. Худой перережет ему горло, ни секунды не задумываясь. Видно, что псих. Карликов чуял их за версту. Нет ничего опаснее блатного психа. Это он понял, сидя в следственном изоляторе.
– Ну, чего, падаль вонючая, теперь поговорим? – Худой подсел к Карликову и взял его за горло, сдавив яблочко. – Гони бабки.
– Берите.
– Где они?
– В кабинете, в письменном столе, в верхнем ящике. Ключи вон там. – Он показал глазами на кухонную полку.
Худой вскоре вернулся и съездил Карликову кулаком по зубам.
– Это что, вонючка?!
Он бросил на стол две худые пачки тысячных купюр и восемь стодолларовых бумажек.
– Больше нет, – пожал плечами Карликов. – Все деньги в квартиру вбухал. Если хотите, берите холодильник «Самсунг», соневскую видеодвойку, они дорого стоят.
И тотчас получил рукояткой ножа по голове.
– Ты что, уродина, мы же не грузчики! Или ты сейчас же даешь бабки, или мы сначала кромсаем ее, потом гладим тебя утюгом, после спускаем в сортир по кусочкам. Я это могу, недаром меня добрым доктором Айболитом прозвали.
По-блатному доктор Айболит означает – садист. Карликов готов был поверить.
– Понял. В банке из-под крупы наверху ключ от сейфа. Сам сейф в кабинете за деревянной панелью – она отодвигается. Под картиной…
– Это другое дело. – Худой сгреб деньги в сумку. Карликов знал, что здесь одиннадцать тысяч долларов и сто тысяч рублей. До слез жалко. Сколько труда вложено! Но еще больше жаль коллекцию монет, исчезнувшую в той же сумке. И бриллиантовые серьги жены за две тысячи долларов. И четыре кольца. И три золотые цепочки, которые купил в Греции…
– Это все? – спросил худой.
– Подчистую пропылесосили, – хмуро ответил Карликов.
– Врешь ведь, гнида. Утюжка захотел.
– Нет больше ничего! Хоть убейте!
– Не разоряйся. Времени на тебя нет. Мне вечером на балет идти.
Худой налепил на рот Карликова пластырь, окинул его взглядом с ног до головы.
– Что с ним делать? Может, пришить? Надежнее будет.
Он не играл на публику, а всерьез думал, как поступить.
– Ты охренел?! – взорвался верзила.
– Слушай, гниль! – Худой присел на корточки рядом с Карликовым, которого перенесли в большую комнату и бросили на пол. – Мы все про тебя знаем, господин Карликов. Вякнешь в ментовку – она тебя не защитит. Сначала мы скормим твоей бабе твоего мопса. Потом скормим тебе твою бабу… Будешь хорошим мальчиком, мы к тебе больше не придем. Ты нас больше не увидишь. Разошлись как в море корабли.
