И условная Людочка сразу это почувствует, сразу поймет, что ты знаешь, что у нее на уме и что творится в ее душе художника-графика. Впрочем, в рюмочной продавщица давно оставила свои амбиции стать кем-то иным. Она мутным коровьим взглядом окидывает меня с головы до ног и слегка усмехается:
– Давненько не были, – хмыкает она.
И я не знаю, что ей ответить на это, ведь я действительно не помню, когда была в этой рюмочной в последний раз. У меня уже не такая хорошая память, как раньше, и все чаще, напившись, я не могу вспомнить на утро события прошедшего вечера. Настороженно отвечаю:
– Возможно… А сделайте нам по пятьдесят и два томатных сока.
– Бутерброды будете? – продавщица тыкает перламутровым ногтем (ну почему у них всегда перламутровые ногти?) в витрину, где покоятся завернутые в пищевую пленку серо-белые куски хлеба, обмазанные майонезом и покрытые кусочками пластикового сыра с жалкой веточкой укропа темно-зеленого цвета. Я содрогаюсь от одного вида этого яства и начинаю усиленного мотать головой, как цирковой пони.
Людмила, все-таки ей подходит это имя, пожимает плечами и пробивает чек. Я расплачиваюсь, беру водку и стаканы с соками и возвращаюсь к Маше. Она уже теребит в руках свой потрескавшийся от времени дерматиновый кошелечек:
– Сколько с меня? – тихонько интересуется Маша.
– Да ладно тебе, – добродушно отвечаю я, – я угощаю, все-таки у тебя день Рождения! Тем более вечером банкет за твой счет, – добавляю я.
Маша кивает головой, мы чокаемся без лишних слов и опрокидываем рюмки. По горлу разносится привычная теплота, и я не тороплюсь запивать соком, наслаждаясь знакомыми приятными ощущениями. Настроение становится еще лучше, и я притоптываю ногой от охватившего меня внезапного приступа веселья. Маша же быстрее хватается за стакан с соком и тут же выпивает половину, заглушая весь водочный кайф. Ну что с нее взять? В рюмочной пахнет почти как в метро – хлоркой и перегаром, плюс ко всему я улавливаю удушливый запах цветочных духов Людмилы. От этого букета меня слегка мутит и хочется выйти на улицу – продышаться. Но я не рискую оставлять Машу одну, я понимаю, как ей должно быть некомфортно в десять утра пить водку, но при этом ей хочется приключений, и спугнуть ее сейчас было бы преступной халатностью. Потом она будет еще лет десять вспоминать это утро, как самое безумное утро в своей сиротской жизни. Мы начинаем говорить с Машей о прошедшей репетиции, о предстоящих концертах, о гастролях в Минске, куда наш оркестр отправляется сразу же после новогодних праздников. Разговор течет плавно и спокойно, без неловких пауз и хмыканий. Маша, наконец, расслабляется, начинает задорно хихикать и вдруг предлагает:
– Ну, что, может еще?
Я с готовностью соглашаюсь:
– Давай, иди, возьми еще по столько же.
Она смеется и уходит за водкой. Я скучающим видом
