дома будет. Идут они по лесу страшенному, тары-бары-растабары. Кто, где, чего и почём! Девица, хоть и голая вовсе, идёт быстро, на кусты колючие не оборачивается, на шишки острые смело наступает. Вроде ей и боль и неудобства разные есть до всяких органов дверцы! А по дороге рассказывает о делах с ней происшедших, престранных! Я, – говорит, – как из деревни меня купили, да в дом публичный определили, у помещика жила. Так вот он вроде тебя был, цвета зелёного, видом суров зело очень и стар! Нас, мелочи дворовой, пузатой, для него с пяток завели, во флигеле во дворе дома держали. Для удовлетворения чувств и прочего! В позах мы разных применялись, и под музыку мохнатки свои представляли, иногда по одной, или сразу несколько. Только барин меня в карты проиграл заезжему господину, а тот к делу новому приспособил, поскольку меня даже учить не надо было. Bсё хорошо пошло, слава гремела по всем полупочтенным подвалам и окраинам стольного нашего города. Платили прилично, я подумывать стала, как выкуплюсь, да сама заведение открою, а тут история эта! Пришёл однажды под утро уже студентишка к нам. Всех гости разобрали. А я в холле сидела, финь-шампань пила и крем-брюле заедала. То ли ранний завтрак, а, может, ужин поздний! Мне это – хрен по деревне. Давно все времена года и, скажем, просто времена, перемешались! Сунул он денюжку мятую швейцару, кою в потном кулачке сжимал, и меня скоренько ангажировал. На час! И что тут делать? Хоть лень было, пошла. Клиент – всегда прав! Пришли, я ему, мол, не желаете ли выпить. Первые сто грамм за счёт заведения! А он, грубо так, петел давленый, ты давай быстренько снимай хоруёбки свои, и ближе к делу. Соловья, мол, моего, баснями не кормят. Это он в своём праве. Ну, я то, да сё, а у него дело не идёт. Скукожился петушок, и не чирикает. Стрикулист в азарт вошёл. Как даст мне по организму ручонкой своей. Я и к херовой маме выключилась. Очнулась, нет студентишки. Я лежу голая, шея болит, на подушке крови немного. А на животе той же кровью надпись «Носи, сука!» А чего носи? Подошла к зеркалу, осмотрелась, на шее, там где жилка бьётся, две ранки малые, как от гадюки укуса. Чем это он, думаю, меня стрекальнуль, гнида рода нечеловеческого! Помылась себе частично, стакан очищенной махнула, и спать! Погоди ты, ужо, мой сударик! Найдётся на тебя управа! Поспала там, да к хозяйке. Дела, говорю, у меня женские. Надо бы перерывчик сделать. А то бельишка не настираешься, и клиентам обида может быть. А ко мне тётя из деревни с обозом приехала. На постоялом дворе они. Так я с ней переведаюсь. Новости, то, да сё! Иди, – говорит. На четыре дни отпускаю. Завей горе верёвочкой. Душу отведи! И пошла я к Ивану местному, что на Пряжке деревянной иголкой купцам воротники пришивал. У нас давно с ним отношения были. Я, как его маруха, в отсвете его авторитета была. Время к ночи, луна ясная в небе, погода хорошая, и только у меня в органоне смута какая-то жуткая! Хочу чего, а чего именно – не пойму. Смотрю, в окошке полуподвала просвирня пожилая делами увлеклась.