ты будешь их стирать. Да ты вообще хоть отдаленно представляешь, что это такое – иметь ребенка? Какие это бабки? Кто вас будет содержать на время декрета? Егорыч? Так пусть сначала купит тебе квартиру! Ты знаешь, почем нынче детские шмотки, питание, лекарства? А что такое бессонные ночи? Очнись, старушка! Не время и не место сейчас мечтать о ребенке. Или, может, ты нацелилась жить у матери? Ну что же, флаг тебе в руки. Только меня там, увы, не будет. Это хоть ты понимаешь? Или тебе наплевать? Ну зачем, зачем, Соня?! Что за дикое желание все испортить?!
И снова она должна была принимать решение со странным ощущением дежа-вю. Только на сей раз семья выступала единым фронтом, призывая не губить неожиданно завязавшуюся жизнь.
– Не слушай его, Соня! Легко говорить, имея дочку! Он же эгоист до мозга костей! Перешагнет через тебя и не оглянется. А ты останешься одна-одинешенька.
– Он отец этого ребенка и тоже имеет право голоса, – заступилась справедливая Соня. – И в его словах есть своя логика. Ведь есть?
– Да ты Бога будешь благодарить денно и нощно за этого ребенка! Оставь его, Соня! Ведь не простишь потом ни себе, ни ему! Локти будешь кусать…
Но, как известно, ночная кукушка перекукует, а ночной дятел, естественно, перестучит.
– Давай решать проблемы, как разумные люди, – сказал дятел. – Все у нас с тобой еще будет. Потерпи, старушка.
И Соня пошла в больницу. Вернее, поехала – Даник повез на своей машине и проводил чуть не до самой палаты. Боялся, видимо, как бы не передумала по дороге.
Большая, пронизанная солнцем сквозь старинные клены за окном палата показалась ей девичьей спальней в пионерском лагере, столь юные обитательницы ее населяли. И Соня подивилась, как небывало помолодел секс.
Младые вакханки щебетали, не закрывая рта, и она прикрыла глаза, чтобы не оказаться втянутой в этот бессмысленный треп на непонятном птичьем языке, обильно приправленном матерком, недоумевая, неужели и сама в недавнем прошлом была такой же тупой и нелепой? («В наш крематорий зашибенный клубень причалил. Мы с ним в рыгаловке пересеклись и сразу занюхались. Тут как раз кони в туман свалили, он ко мне и приткнулся. Я говорю: «Валенок надень! Вдруг ты веник?» А он такой морозильник, никак не врубится…»)*
Не настолько уж она старше, чтобы между ними разверзлась такая неодолимая пропасть. Хотя в двадцать лет ей тоже казалось, будто на четвертом десятке жизнь прекращается как таковая, переходя в унылое прозябание. И похоже, это не только ее представление, если судить по такой, например, рекламе: «С кремом для лица «Непомнюкаконтамназывается» вам удастся избежать морщин даже после тридцати». Соня, услышав, чуть со стула не упала от такой наглости.
Теперь-то роковой порог плавно отодвинулся годам к пятидесяти, хотя Соня смутно подозревала, что с течением времени он так и будет уплывать от нее, словно ускользающая линия горизонта.
А может, дело совсем не в возрасте, а в разности? Может, не такие они дурные, эти девчонки, а просто
