я его, приближаться не смею!Я вырою ямы – он их засыплет,
Я поставлю ловушки – он их вырвет,
Из рук моих уводит зверье и тварь степную, —
Он мне не дает в степи трудиться![87]
А вот после его очеловечивания все становится по-другому:
Пастухи покоились ночью.
Львов побеждал и волков укрощал он —
Великие пастыри спали:
Энкиду – их стража, муж неусыпный…[88]
«Одомашнив» и цивилизовав Энкиду, человечество укротило неконтролируемое, дикое, несущее хаос зло, ранее яростно вредившее и выступавшее против городских благ. Энкиду рушил (во внешнем мире, за стеной) все сделанное городом. Но позднее он был приручен и теперь вместе с цивилизацией воюет против природы и естественного состояния вещей. Интерпретация этого момента для экономистов очень важна. Энкиду доставлял неприятности, и против него было невозможно воевать. Однако зло с помощью ловушки было превращено в нечто, приносящее цивилизации большую пользу.
Возможно, речь идет об изображении плохой человеческой «в-рожденной» черты (например, эгоизма, приоритета собственных пристрастий над интересами ближнего). Энкиду поразить нельзя, но использовать на службе добру можно. Подобный мотив – уже как важнейшая идея экономики – проявляется тысячу лет позднее вместе с выражением, знакомым далеко не только экономистам: «невидимая рука рынка». Иногда дьявола – в нашем случае зло – лучше запрячь в плуг, чем с ним воевать. Использовать для достижения намеченных нами целей его собственную энергию проще, чем прилагать огромные усилия для подавления; вместо бессмысленных потуг усмирить бурную реку лучше поставить на ней мельницу. Одна из самых старых чешских легенд гласит, что так поступил и святой Прокопий[89]. Он не только выкорчевывал лес (!) и обрабатывал землю (а значит, покорял себе природу), но и, по свидетельствам людей, пахал поле на запряженном в плуг черте[90]. В данном случае мы видим умение обращаться с чем-то небезопасным, чего обычный человек боится. Прокопий хорошо понял, что мудрее и выгоднее соответствующим образом использовать стихийные хаотические силы, чем тщетно, по-сизифовски пытаться их подавить, устранить и уничтожить. До определенной степени он был знаком с проклятием зла, о котором в пьесе Гёте «Фауст» говорит дьявол Мефистофель:
Я – часть той силы,
что вечно хочет зла
и вечно совершает благо.
О проблеме превращения зла в созидательную силу рассказывает Майкл Новак в своей книге «Дух демократического капитализма»[91]. В ней утверждается, что только демократический капитализм, в отличие от всех альтернативных систем, часто утопических, сумел понять, как глубоко таится зло в человеческой душе, и осознал, что никакая система этот «грех» искоренить не способна. Лишь демократический капитализм может использовать «его [греха] энергию для достижения благих целей (то есть как можно большего вреда сатане)»[92].
Подобную историю (превращение
Эпос о Гильгамеше. Табл. I.III, 8–12. С. 168.
Там же. Табл. II.III, 30–35. С. 173.
См. также: Neubauer Zd.
Это упоминание рассматривает, например, Ян Геллер в своей книге «Как пахать на черте. Проповедь» (Heller J.
Подобную защиту капитализма предлагает еще и Дейдра Макклоски в «The Bourgeois Virtues».
