и присоединить его территорию к Речи Посполитой на правах двух провинций-воеводств. Правда, у Августа II Сильного – польского короля и саксонского курфюрста – планы на Курляндию существенно расходились с планами Речи Посполитой. В 1726 году он выдвинул кандидатом в курляндские герцоги и, соответственно, в мужья вдовствующей герцогине Анне своего побочного сына – графа Морица Саксонского. Этот план привел бы к усилению саксонского влияния в Курляндии и поэтому встретил дружное сопротивление России, Речи Посполитой и Пруссии, которая хотела посадить на курляндский престол бранденбургского принца Карла – сына прусского короля.
Но Мориц, по своему легкомыслию и отчаянной смелости, мало считался с насупленными бровями в Петербурге, Берлине и Варшаве. Он прискакал в Митаву, где сразу же обворожил и Анну, и все курляндское дворянство, которое 18 июня 1726 года выбрало его в герцоги. Русский двор крайне недоброжелательно отреагировал на митавские события и уже 23 июня принял явно продиктованное А.ДМеншиковым решение: предложить взамен Морица своего, российского, кандидата в герцоги, а именно… самого светлейшего. На заседании Совета Александр Данилович уверил всех, что стоит ему только поехать в Митаву, как все утрясется, ибо курляндцы «не без склонности… на его избрание». Что это было – сознательная дезинформация или проявление самомнения честолюбивого светлейшего – теперь сказать трудно. Что произошло потом, будет рассказано нами в главе о жизни в Курляндии будущей императрицы Анны Иоанновны, вокруг которой и развивались там последующие события, но сейчас отметим, что Меншиков, рассчитывая на свое влияние, славу, корпус русских войск у порога герцогства, повел себя в Курляндии глупо, опрометчиво. С помощью угроз он тщетно пытался навязать курляндцам свою кандидатуру в герцоги и в итоге провалил все дело. Непродуманные поступки Меншикова, который на территории чужого государства, по словам одного остроумца, охотился на птиц с дубиной, вызвали тревогу в Петербурге, ибо могли подорвать позиции России в этом районе. Неудивительно, что, несмотря на любовь Екатерины к Данилычу и его колоссальное влияние в правительстве, императрица пошла на попятную – кандидатуру светлейшего сняли, его самого отозвали в Петербург. В Польшу же был срочно послан П.И.Ягужинский, который должен был смягчить ситуацию, подтереть за нагадившим Меншиковым. Но было поздно: шум, поднятый светлейшим в Курляндии, был так велик, что привел к результату крайне неприятному для России: собравшийся в Гродно польский сейм принял решение объявить Курляндию «поместьем Республики», то есть присоединить ее в качестве обычной территории.
Голштинский и курляндский кризисы были весьма болезненно восприняты в России. И дело было не только в том, что внешняя политика великой державы оказалась заложницей сиюминутных желаний правителей и их неудовлетворенных амбиций. Речь шла о более серьезном – утрате начал и принципов петровской внешней политики, которая строилась на учете многих обстоятельств, на тонкой
