соображения.
Но, видимо, из-за отсутствия «Мудрой обезьяны», первая фраза долго не давалась, сопротивляясь с мускулистым упорством спортивной девственницы. Однако человек, сочинивший семнадцать романов для серии «Лабиринты страсти», знал множество хитрых способов впрячь трепетное как лань и пугливое как газель вдохновенье в ломовую телегу литературной необходимости.
И вот:
«Популярный политик, депутат Госдумы Лев Николаевич Логунов под простодушные аплодисменты избирателей сошел с трибуны старенького сельского клуба, где еще сохранились крикливые советские лозунги, а большой пыльный бюст Ленина стоял в захламленном углу лицом к стене, как провинившийся мальчик. Это был уже четвертый за сегодняшний день митинг, оставалась последняя встреча в соседнем поселке километров за десять отсюда. Члены предвыборного штаба торопили своего шефа, а он все раздавал автографы, с интересом поглядывая на румяных молодых доярок…»
Кокотов похвалил себя за Ильича, поставленного в угол Истории, и за придуманную после долгих колебаний фамилию главного героя. Вроде бы, Логунов и Логунов… А убери-ка первое «о» и получится – «Лгунов». То-то!
Чтобы не спугнуть тягучее работящее вдохновение, Андрей Львович на обед и ужин бегал с намеренным опозданием, когда даже самые медлительные ветераны уже гуляли по аллеям или смотрели сериалы. Больше всего он боялся нарваться на продолжение рассказа о братьях Болтянских. Вдову внебрачного сына Блока, снова приставшую к нему со своим телефоном, он отшил так, что она побежала жаловаться ветхим подругам. Единственный, для кого Андрей Львович сделал исключение, был доктор Владимир Борисович: к нему Кокотов собирался непременно зайти, ибо начинать роман с такой женщиной, как Наталья Павловна, не залечив зуб, просто неприлично.
– Как дела над Понырями? – вежливо спросил он.
– Отлично! – ответил казак-дантист, покручивая ус. – Представляете, я на своей кобре залез на семь. Иду так, смотрю: худой, ну, мессер, наших лаггов гоняет на трешке. Я тихонечко захожу на него. Лагг от худого уходит вправо. Худой – вверх, думает, он выше всех. Разворачивается на бум-зум. «Щас я тебе побумзумлю!» Как из головной вмазал. А головная-то у кобры – 37 миллиметров! От мессера только пыль осталась…
– Поздравляю! – ничего не понял Кокотов.
– Пока особенно не с чем, – посуровел доктор. – Лагги тупорылые от прикрышки отвернули и пошли, козлы, на филд. Вот гансы-то почти всю нашу наземку и вынесли, гады!
– Жаль!
– Ничего, еще повоюем! А вы заходите – зубы счет любят!
– Зайду обязательно!
…Когда стемнело, Кокотов, чувствуя во всем теле, начиная с головы, благородную утомленность, дочитывал готовый синопсис, внося последнюю правку:
«…И вдруг пространство заколебалось. Сквозь лагерные корпуса проступили какие-то тени, как это бывает, если в телевизоре антенна плохо
