с бумажным голубем. А может, и с живым – вдруг удастся поймать одного на площади Улафа Бюлля.
В мастерской мерзко воняло клеем, у Германа от этого запаха голова сделалась тяжелая и смурная. Клей в большом ведре у батареи выглядел как перегнившее желе. Герман клеил гербарий и предвкушал весну: тогда на Бюгдёй[6] он наберет ветрениц, а на Несоддене отыщутся, если повезет, колокольчики и незабудки. Фанера еще не пришел – он всегда является на урок с опозданием; сидит себе, конечно, в раздевалке и любезничает с уборщицей.
Вдруг рядом с Германом выросли Гленн, Бьёрнар и Карстен.
– А чего ты не на домоводстве с девчонками? – спросил Гленн.
Герман честно хотел поднять на него глаза, но для этого прямо кран нужен, так они отяжелели.
– Связал бы прихватку, хоть задницу подтер, – подхватил Карстен.
– Чего она тебе написала?
– Кто?
Врать так внаглую Герман не большой мастак. С непривычки ему даже показалось, что челюсть отвалилась и болтается как кошелка.
– Руби, придурок.
– Она мне ничего не писала.
Челюсть наливалась тяжестью все сильней и отвисала все ниже, скоро нужен будет костыль ее держать.
– Не финти, вон бумажка, – сказал Гленн и придвинулся ближе.
У него челка ниже глаз, пластинка на зубах, и он утверждает, что может жевать стекло.
– Какая бумажка? А, эта… Мама написала, что в магазине купить.
Нижняя губа уже размером с ванну, голову трудно удержать.
– Ща проверим! – гаркнул Карстен, и вмиг эти трое вывернули Герману карманы. Бьёрнар заинтересовался расческой, Карстен цапнул пять крон, а Гленн развернул записку.
– Тебе нравятся рыжие волосы? С приветом, Руби! – завопил он, от хохота чуть не выплевывая пластинку, и заржал в голос.
Смех вторил отовсюду, все заразились им, и болезнь тянулась и тянулась, а Фанеры все не было. Ветрянка с корью и то получше, подумал Герман, но внезапно смех смолк. Гленн схватил его за руку:
– Так ты любишь рыженьких?
Герман упорно разглядывал носки башмаков и прерывисто дышал. Бьёрнар приставил ему ко лбу железную расческу, как дуло пистолета.
– Тебе нравятся рыжие волосы?
– Рыжие-кочерыжие, – ответил Герман.
Челюсть брякнула об пол, по разбухшей губе в рот полезли какие-то мелкие мерзкие твари и не выплевывались никак.
– Скажи: Руби уродина!
– Руби уродина.
– Скажи: рыжая хавронья, на башке гнездо воронье!
Герман водил пальцем по недоделанному гербарию. В голове что-то дергалось.
– Рыжая хавронья, на башке гнездо воронье.
Гленн расцепил пальцы, но тут же за спиной у Германа вырос Карстен.
– Щас ты сдохнешь!
– Щас я сдохну.
– Говори свое последнее желание.
– Отдайте
Бюгдёй – полуостров на Осло-фьорде с несколькими музеями.
