обессиленно опустился на стул, зажав в зубах погасшую трубку.
– Прежде чем я перейду к конкретным примерам и иллюстрациям математического и топографического свойства, – он легонько похлопал по беспорядочной кипе бумаг и стопке книг с пометками, – вам необходимо уяснить, что есть отдельные индивиды, которым дарована способность по собственной воле, или не совсем, проникать в те самые малые миры, о которых я только что говорил. Если вам требуется непосредственное, из первых рук, доказательство изложенных мной постулатов, то моя дочь – мисс Вайолет Брамбл…
Слушатели, разом забормотав (разве не для этого они сюда пришли?), повернулись в ту сторону, где только что сидела Вайолет, освещенная лампой под красным козырьком.
Девушка исчезла.
Вайолет нашел Дринкуотер: она сидела, сгорбившись, на площадке лестницы, которая вела из помещения Общества в юридическую контору, располагавшуюся этажом выше. При виде Джона она даже не шелохнулась, а только окинула его испытующим взором. Когда он потянулся, чтобы зажечь газ у нее над головой, она тронула его за голень:
– Не надо.
– Вы больны?
– Нет.
– Чем-то напуганы?
Вайолет не ответила. Он сел рядом с ней и взял ее за руку.
– Слушай, деточка, – начал он отеческим тоном, но тут же ощутил сильное волнение, как будто от ее руки по нему прошел электрический разряд. – Тебя не хотят обидеть, тебе не будут досаждать…
– Я не цирковое представление, – медленно проговорила она.
– Конечно нет.
Сколько же ей лет, сколько ей приходится жить вот так – пятнадцать, шестнадцать? Придвинувшись к ней ближе, Джон заметил, что она тихо плачет: крупные слезы катились из ее огромных, бездонных глаз, дрожали на длинных ресницах и горячими каплями падали на щеки.
– Мне его так жаль. Он ненавидит себя за то, что так со мной поступает, но выхода нет. Это оттого, что мы в отчаянном положении. – Вайолет произнесла это так просто, как сказала бы: «оттого что мы англичане». Она не выпустила руку Джона, возможно даже не замечая этого.
– Позволь мне тебе помочь.
Эти слова вырвались у Джона нечаянно. Выбор лежал за пределами его воли: два года тщетной борьбы, которые разделяли тот вечер, когда он впервые увидел ее на яблоне, и вечер нынешний, казалось, превратились в пылинку, унесенную прочь. Он должен защитить ее – забрать отсюда туда, где она будет в безопасности, туда, где… Вайолет не сказала больше ни слова, и Джон тоже ничего не в силах был вымолвить: он знал, что его прочно возведенная и хорошо оборудованная на протяжении сорока лет жизнь не выдержала натиска внутренней неудовлетворенности; он чувствовал, как оседает и рассыпается фундамент, как по стенам идут гигантские трещины; он почти слышал шум, с которым рушилось
