к ноге сына веревку, которая ограничивала передвижение мальчика. Летом и в начале осени он копался в огороде среди картофельной ботвы и чахлых помидоров, играл, строя из катушек и консервных банок автомобили, или бросал камешки в копошившихся в пыли воробьев. Когда Юра подрос, привязывать его стало бесполезно, и он влился в стаю полубеспризорной ребятни. Подобных детей в ту пору было в земляном поселке довольно много. Малолетняя шпана носилась по окрестностям, играла в «чижа», в «клек», в лапту или в футбол тряпичным мячом. В жаркие дни околачивалась на берегу реки, время от времени лазала на скрапную площадку в поисках оружия и воровала по мелочам.
Всеобщим поветрием в ту пору были голуби. Особо редких пород в поселке не наблюдалось. У солидных голубятников водились турманы, монахи и николаевские, но большинство ребятишек в породах разбиралось не очень чтобы… Мохноногий – вот главный критерий. Такие птицы ценились. Еще было модно щеголять особым голубятницким жаргоном. «Сизо-плекие», «красно-башие»… Эти слова звучали как заклинание, как ключ для проникновения в волшебный мир поднимающегося в небо голубиного вихря, сверкающих на солнце разноцветных перьев, треска хлопающих крыльев…
Вокруг голубятен концентрировались разного рода асоциальные элементы: уголовники всех мастей, вернувшиеся из отсидки или, наоборот, дожидавшиеся ареста, хулиганы, но больше всего было самых обычных мальчишек, которых звала в свои объятия блатная романтика. Здесь детвора набиралась понятий, которые в школе не преподавали, но которые, по мнению пацанов, должны были пригодиться в будущей жизни. Хотя тогда ни о какой будущей жизни даже не думали. Собирались возле будок, перед которыми на утоптанной до крепости бетона земле копошились птицы, хвалились собственными голубями, солидно цедили слова, тянули, один за другим, одну общую цигарку, презрительно сплевывали вязкую слюну сквозь зубы, стараясь цвиркнуть погромче, позабористей.
Юру уже в раннем детстве перекрестили в Скока. Прозвище так к нему и прилипло. Скок и Скок, он не обижался, даже гордился. Было в прозвище нечто несомненно блатное.
– Скок – по-нашему кража, – объяснил ему карманник Федул, – а скокарь – вор. Ты покамест не вор, и даже не воровайка, а так… шибздо малолетнее. Коли у тебя такая кликуха, должен ей соответствовать. Стыришь лопатник у фраера, тогда за своего проканаешь, а пока ты сявка локшовая.
Шустрый Юра скоро понял, где он, подлинный фарт, и примкнул к группе малолетних карманников, которыми верховодил опытный Федул, имевший уже три судимости, или, по-блатному, ходки. Вначале Скока поставили на перетырку, то есть он должен был получить украденный в толпе кошелек и побыстрее с ним скрыться. Постепенно он сам стал «щипать» карманы зазевавшихся граждан, а когда попался, получил год, ввиду малолетства, и отправился в лагерь. Было ему тогда пятнадцать. Скоро он вернулся и взялся за старое. Мастерство росло, однако и росло количество отсидок. Сейчас он освободился в очередной раз и еще в зоне твердо решил завязать.
Скок похрапывал
